Глава 19

Основа

 

     Я сидел на мягком стуле в темноте, и в синеве ночного неба и огней далеких казарм зенитного полка, предметы плавали, вечно путешествуя, вечно стремясь в вечность, дрейфуя со спущенными парусами. Олег вошел и сел напротив.

     - Я был у Полунина.

     - И что?

     - У нас был разговор. Я попробую передать тебе его ближе к тексту.

     Олег сидел, сцепив руки на коленях, и голос раздавался из глубины тела, как из механического нутра.

     - Я задал ему вопрос: "Саша, почему ты ко мне так относишься? Может быть, тебя раздражают мои высказывания? Но нельзя же из-за Пикуля менять отношение? (мы несколько дней назад крупно поспорили об этом писателе и его творчестве)", - он молча подписывал карту. Я ждал некоторое время, пока не понял, что он не собирается отвечать.

     - Саша, почему...

     - А я не хочу об этом говорить, - тон был резкий, и продолжать означало подлить масло в огонь. Но другого пути не было. Да, другого пути не было, ведь я хотел, есть их тушенку, пить их чай, пользоваться их покровительством. Я хотел от них целую кучу вещей и поэтому проявил упрямство.

     - Не ужели тебе нравится такое состояние вражды?

     - Я же сказал, я не хочу говорить про это. И потом, мне наплевать, в каких отношениях мне с тобой находиться.

     - Ну почему такая неприязнь? Это же глупо, - он молчал, а я собирался с мыслями, чтобы выйти из тупика.

     - Ты спрашивал меня, чем я интересуюсь, что мне нравится и... Если хочешь, я могу ответить, - опять молчание.

     - Давай, рассказывай, - мелькнула моментальная радость и тут же осознание того, что не о чем, не для чего и нечего говорить. Хочется молчания и покоя, но нужно выдавливать из себя каким угодно способом сладкие речи, или хоть какие-нибудь. Хмыкнул, кисло улыбнулся.

     - Черт, не могу собраться с мыслями с чего начать, постоянно в подавленном состоянии нахожусь, все ни как не могу выбраться из него, кругом одни казахские ублюдки, климат паршивый.

     - Ты попал в такое хорошее место, лучше которого нет, наверное, во всем Среднеазиатском Округе. Такое место бывает одно на тысячу, даже на десять тысяч человек. В войсках, русский дед моет пол, а молодой дух сидит и следит за ним, потому, что он казах.

     - Да, я знаю это все, но ни чего не могу с собой поделать. Я, наверное, слабоволен. Конечно, мне следовало вести себя совсем по другому с этими урюками из санчасти, но я не смог. Их там толпа, и все ублюдки как на подбор, ни одного русского. Хотя нет, есть там один. Больные живут как свиньи, даже хуже, свиньи делают что хотят, а они работают с утра до вечера. Впрочем, я это уже говорил… Но факт остается фактом, не могу не повторить. (Полунин усмехнулся) Я не могу шутить, не могу сосредоточиться, я подавлен. Раньше я был не такой и надеюсь, что скоро стану нормальным. А пока меня все угнетает, даже... Об этом, конечно, рано говорить, но вот сапоги меня уже захлебали.

     - Я знаю, сапоги меня тоже захлебали.

     - Саша, ты не знаешь, почему Женя не берет меня теперь в санчасть? Я догадываюсь, но мне хотелось бы удостовериться.

     - Потому, что ты должен есть в столовой, - снова тупик, но на этот раз трахнулся лбом. Несколько минут собирался с мыслями.

     - Странно, неужели только из-за этого? Ну, хорошо, а сам он, почему ест там?

     - Потому, что у него гастрит, и он не может, есть то, что готовят в столовой.

     - Но это же не довод. Да, к тому же у меня у самого гастрит.

     - У тебя тоже гастрит, но ты будешь, есть в столовой, - хотелось спросить, что он сам там делает, но я уже знал полунинский гнев.

     - Вот и сейчас ты отгораживаешься, ни чего не объясняя. Чтобы я не делал, чтобы не говорил, все вызывает у тебя отвращение. Я не хочу ссориться, не хочу раздражать тебя, ну объясни ты, наконец, что я делаю не так. Я ведь даже не знаю, в чем виноват.

     - Ты пассажир. Знаешь кто это?

     - Нет.

     - В общежитии у вас ни кого так не называли?

     - Нет, - пауза.

     - Саша, ну объясни кто это такой, я, правда, не знаю.

     - Когда в комнате собирается своя компания, садится есть и приходит кто-то чужой, ему ни чего не говорят, а когда он уходит, говорят: "пассажир ушел".

     - Да, ты прав, я не буду здесь, есть. Но среди всех здешних людей, вы больше всего подходите мне по интеллектуальному уровню. И хотя...

     - Это понятно.

     - И хотя я чаще всего молчу, все равно.., но нельзя же жить в одиночестве. Здесь нет больше ни кого, с кем мог бы я общаться. По этому я ищу компромисс, я хочу понять, чем я тебе раздражаю.

     - Ты мне не нравишься, - длинная пауза. (Это приятно сознавать)

     - Ну, у, у... Как же так? Так не бывает, что бы я просто не нравился. Не равняться за что-то. Объясни, пожалуйста.

     - Мне кажется, Вадя Мелещенко, который был до меня, тебе тоже очень не нравился. Почему?

     - Потому, что он был глуп и не понимал шуток. Он смеялся им в лучшем случае на следующий день, - Саша ответил зло, и прибавил, что меня нельзя назвать дураком.

     - Саша, как ты думаешь, Женя отправит меня в войска? - пауза. - М, м, м?

     - Отправляет не он, а Милютин.

     - Но ведь Вадю отправил он.

     - Будешь работать, не отправит.

     - Жорж скрытный человек, если ему что-то не нравится, он предпочитает молчать и втихомолку злиться. Я не знаю, доволен он моей работой или нет, и не могу корректировать свое поведение. Тебе ни чего не известно по этому поводу?

     - Ты всегда просишь кого-нибудь, чтобы тебе все объясняли?

     - Значит, у меня нет ни каких шансов остаться с вами? Хорошо, скажи только, из чего состоит: "ты мне не нравишься", пожалуйста, скажи, и я больше не буду приставать.

     - Ты мне не нравишься, ты мне не нравишься внешне, мне не нравиться твоя походка. Когда я слышу, как ты идешь по коридору, это вызывает у меня отвращение.

     - Вид, походка... Как может не нравиться походка?

     - Может.

     - Это все?

     - Ты не интересный человек, ты можешь вспомнить хоть один случай, когда ты сказал, а я засмеялся? Ни Димону, ни Жоржу, ни Валере это, не составляет ни какого труда. (Один случай имел место, но сашин смех был саркастический, издевательский.) Я встречал таких людей как ты, и очень не люблю их. Ты пассажир.

     - Хорошо, дай мне последний шанс, и я постараюсь быть интересным.

     - Вот скажи, что тебе интересно, чем ты любишь заниматься, чем ты увлекаешься, скажи хоть что-нибудь интересное! - я кисло улыбнулся.

     - Я не могу сейчас сосредоточиться.

     - Так не бывает.

     - Почему не бывает? Вот живой пример.

     - Просто дело не в этом.

     - Я тугодум.

     - А, а, а, а. Да, а, а, - радостно протянул чертежник.

     - А тебе как служба показалась? Вспомнил первый курс, наряды?

     - Какие наряды? У нас ни чего подобного не было. Были формально ответственные согласно графику, но убирал технический персонал. Саша, что бы ты посоветовал, чтобы все было О.К. Как преодолеть неловкость?

     - Главное не быть обузой. Тебе нужно в роту на месяц, чтобы ты по настоящему ценил свое место. Чтобы ты там научился ходить бесшумно.

     - Но я и так ценю его.

     - В роте совсем другие люди. Они говорят: "затарить, зашарить". Если сказать обыкновенным языком то будет: "он украл". А в роте - зашарил.

     - Саша, ты не хочешь, чтобы я приходил?

     - Да нет, приходи.

     - Но ты не открываешь.

     - Будет настроение - открою.

     - Саня, сколько лет Жене?

     - Двадцать четыре.

     - А тебе?

     - Двадцать.

     - Так мало? Ни фига себе! Я думал больше. По внешнему виду кажется больше.

     - Это все от воспитания зависит, - прислушался к тому, что делалось на улице, подошел к окну.

     - Построение, - сказал он, - пошли.

     О, эта дрожь обвиняемого на перекрестном допросе, заваленного вопросами, пытающегося защитить жизнь умом и языком. Я устал и физически и психически, но в принятом решении шел до конца. Может, удастся завоевать симпатию. По правде, говоря, надежды почти не оставалось. Мы вышли на улицу, подошли к первой казарме, остановились, стали ждать. Он расценивал обстановку.

     - А, а-э-э, - заключил он, - это поротная вечеруха, пошли назад, - я поплелся за ним. Он свернул к черному входу и столкнулся с выходившим Валерой, держащим в руках несколько яблок. Не тех, красивых, а других, немного похуже. Валера отдал их Саше, а тот, предложил мне на выбор.

     - Валера, а где Жорж с Димоном? - спросил Саша.

     - Не знаю, в санчасти, наверное, телевизор смотрят.

     - Саша, ты куда сейчас? - спросил я.

     - На почту. Приходи наверх.

     - Там закрыто?

     - Вот ключи.

     Он долго отсутствовал, а когда пришел, принес газеты. Разговор не возобновлялся. Он читал некоторое время, а я ждал ужина. Наконец он тоже решил поужинать; весьма скудно мы проделали это, сидя возле тумбочки. Он все изучал статью про теоретические основы проституции, и вдруг стал зачитывать вслух, насмехаясь над чем-то. Я пытался выказать внимание, даже удивлялся, как это он имеет столько терпения читать истукану. За все цитаты, мне только раз, с невыразимым трудом, удалось вымучить смешок. Скоро подошли мажорные Жорж с Димоном. Димон сходил к себе, нашел там две высохшие морковки и стал чистить.

     - Жорж, хочешь Ворковку? - спросил он. Потом они открыли нарзан, предложили мне. Смеясь, говорили о пустяках, и я подумал, что настало подходящее время наводить мосты.

     - Женя, ты все молчишь, ни чего не говоришь о моей работе. Мне кажется, ты не любишь об этом говорить, а я сам не в состоянии оценить себя. Быть может мне что-то стоит делать по-другому, или работать лучше? Нужна оценка, критика. Я не хочу, чтобы Милютин отправил меня в войска в один прекрасный день, и это стало бы для меня сюрпризом.

     Жорж улыбнулся и погрустнел.

     - Почерк у тебя, конечно, не такой, как ты говорил, и ошибаешься ты часто. Ну, ничего, старайся, и, я думаю, все получится.

     Олег замолчал, потом посмотрел на меня, свое высшее "я" вопросительно, стоит ли включать свет в строевой, и, решив не делать этого, пересел на подоконник к открытому окну.

     - Знаешь, Фата, изредка со мной происходят странные вещи, как сегодня. Перелистывая страницу книги, я услышал голос на улице, и вдруг меня пригвоздило к полу. Эту секунду, этот голос, скрип сапог дневального в коридоре, санину спину, борозды процарапанные на линолеуме я почти все время предвидел так же ясно, как бывает, наверное, если стянуть две точки во времени в одну. Обычно об этом говорят: "где-то видел ты похожие улицы, людей обстоятельства, слышал звук". Просто ассоциации и ни какого обмана, ни какого волшебства, чуда. Но в том то и дело, что чувство времени подсказывает мне, как в прошлом, непонятным уколом сознания я проник сюда. Тогда и теперь я ясно понял: нет ни чего вещественнее в мире, кроме этих двух точек. Остальное - призрак. Эти точки во времени – туннели, по которым сознание проникается сразу прошлым, настоящим и будущим, и запоминает ближайшие ассоциации.

     Олег шумно вздохнул, слез с подоконника, засунул руки в карманы, вышел в другую комнату и лег спиной, на стол у стойки.

     - Когда мы спускались, вниз направляясь всей компанией в роту, я повернул сюда. Жорж удивленно спросил, почему я не иду с ними, и, махнув рукой на мои объяснения, ушел.

     - Опять все напрасно, - сказал он на последок.

     Вот так. Даже с Валерой существует натянутость. Он жизнерадостный, плывущий по гладкой водной поверхности озера лебедь, при встрече со мной словно вступает в непривычные, таинственные воды. Он даже не пытается шутить. Я тоже, и оба понимаем, что с Димоном естественнее. У Валеры есть большое достоинство, он не мучается тщеславием, откровенно признает характеристику своих умственных способностей. А вот меня что-то заставляет мнить свое превосходство перед ним. Наверное, нападки на него, его товарищей. "Валера, зачем ты так громко мешаешь ложкой в стакане? Ты не видишь, я не стучу?" Или еще пассаж: "Обезя, ты, что так чавкаешь? Сейчас в танковом полку молодой солдат спрашивает у старого: "Что это? Это воет собака Баскервиллей? Нет", - отвечает ему старый, "это писарь продслужбы мотострелкового полка пьет чай"". Наставлять Валеру - любимое жоржево занятие.

     Фата, ты заметил особенности сашиной походки. Она вызывает впечатление на минуту вышедшего из своей келии монаха, или художника, покинувшего мастерскую, - постоянное место обитания. Этакий, довольный судьбой творец в романтическом забытьи. А передвигается он, согнувшись, занося руки далеко в стороны, уподобляясь маршевому шагу, только исковерканному и развинченному. И хотя, сравнение с обезьяньей манерой пошловато, но смазанное сходство есть, и особенно это заметно на участке между чертежкой и кабинетом начальника штаба. Сашины ноги имеют подозрительно большое расстояние между колен. И он очень любит коротко стриженые волосы. Что-то меня потянуло на живопись. Грустно. Не ужели буду всегда бесшумным, малодушным наблюдателем, довольно скучным для весельчаков и еще более - для флегматиков?