Глава 5

Школа

 

     “Со временем” время приобретает свойство формы, оно может уже занимать ограниченный объем, мешок, например, лежать в нем пластами и извлекаться в нужной последовательности. Мешок это наш мозг, а время – воспоминания. Лежа в этом мешке, время продолжает развиваться, но оно уже развивается “вглубь”, меняется качественно и, хотя нельзя совершенно точно утверждать его физичность, но нельзя и опровергнуть это.

     С Сашей и Аркашей, я познакомился в первом классе. И проучился с ними приблизительно до одного срока, до восьмого класса, когда один сел в детскую исправительную колонию за злостное хулиганство на четыре года, а второй перевелся в другую школу, где был так же осужден, но условно, к двум годам, за мелкие кражи.

     Общего у нас было: отторжение от учебного процесса и низкие способности. Именно поэтому меня тянуло к ним, мы разделяли изгнание из трудного, тяжелого мира наук, в которых вязли словно в трясине. Сошлись мы в начале второго класса, я к тому времени уже понял тщетность всех моих стараний выбиться в ученики, которым не тыкали в нос двойками, тройками, обвинениями в лености и глупости. Не видя света от постоянных занятий и награждаемый за это тонким учительским равнодушием или даже презрением, в связи с отсутствием успехов, я решил плюнуть на все и попытался жить в удовольствие. Тогда то мы перебрались окончательно на задние парты, где предавались играм, укорачивающим нудные часы учительского бубнения.

     Прежде, чем разойтись окончательно в четвертом классе, мы трое сближались, отталкивались, группировались в пару против третьего и т.д. Началось все со встречи после уроков, с приходов в гости, с длительных прогулок по лесочкам, паркам, базарам.

     Первый был из семьи бедной, согбенной работой женщины-маляра; имел старшего брата и, как и он, путался вечно в компаниях людей близких зоне заключения. В каверзах и вранье он был талантлив, любил устраивать “хохмы” с товарищами, рисовать половые органы, обижать слабых и застенчивых. Классический тип хулигана, вызревавший первые три года обучения. Мой разрыв с ним, после теплой дружбы и обмена ценными подарками наступил после случая с лотерейными билетами. Я регулярно собирал на почте выброшенные билеты цветом и формой чем-то напоминавшие деньги, тщательно выглаживал, разравнивал, склеивал в пачки и хвастался ими перед приятелями. Саша пришел в гости неожиданно и, повертев пачку в руках, не раздеваясь сразу вышел.

     “Я тебе ее не отдам, - неожиданно сообщил он и спустился на пролет лестницы, чтобы я его не смог настигнуть. Я ответил, что и черт с ним и захлопнул дверь, расплакался, пошел и уничтожил с досады все оставшиеся билеты. Саша, вернулся через пять минут, заявив, что пошутил, но я отправил его к дьяволу вместе с пачкой.

     Второй, - из относительно благополучной семьи рабочих, в которой все же скандалы не были редкостью, - тоже имел старшего брата, любил подраться, хотя нрава был не слишком смелого. Но настоящей его страстью было мелкое воровство по карманам в раздевалке, по портфелям в классах, по квартирам знакомых. Этому человеку мать как-то запретила дружбу со мной, из опасения для ее сына набраться от меня плохого. С ним разрыв наступил после того, как, приходя ко мне, домой он под шумок утаскивал у меня почтовые марки и на мои удивленные и страдальческие восклицания недоумения отвечал: “Олег, если я узнаю, кто это сделал я отфуярю его так, что он все ступеньки зубами пересчитает”. Позже его родители нашли у него целый склад этих марок, и его старший брат вернул их мне сильно потрепанными и поредевшими. И история эта произошла после того, как в приступе признательности и благодарности я дарил ему целые конверты своих и отцовских марок, позже возвращенных по настоянию отца, родителями Аркадия. Именно Аркаша был тем человеком, который познакомил меня с азами и основными положениями, богатого нецензурного языка. Был даже случай. Оставшись во время перемен одни в классе, мы прохаживались по партам, и оттачивали звуковой облик слов так, чтобы они звучали убедительно и веско, как у взрослых.

     Наступило время Саше и Аркаше дружить против меня. Они всячески доставали меня оскорблениями, опускались до мелких пакостей, осквернения моего мешка со второй обувью и портфеля валянием в грязи, плевками и, конечно же, физического воздействия. Очень приятно посидеть на лице, опрокинутого наземь противника, задницей или просто дать ему пинка, отпечатать на спине четкий след башмака и т. д. Это продолжалось несколько месяцев, в течение которых я в бессилии набирался смелости дать бой одному, а затем другому. Будучи людьми, не слишком смелыми они быстро отстали, почувствовав сопротивление и позже, в других классах изредка, как и всех остальных, задевали бранным словом. В седьмом классе был заключительный аккорд дружбы, оба донесли директору школы о якобы сломанном мною столе. К поломке я не имел никакого отношения, но директор поверила им и продержала меня, истекающего слезами, два или три урока перед своим столом в стоячем положении. И в присутствии отца стыдила, грозила, унижала.

     С тех пор они ушли из моей жизни, я думаю навсегда.

     Обычно время “со временем” утрамбовывается в своем мешке, лежит тихо, едва тлея. Но случаются обстоятельства: совпадение антуража или возвращение в город своей юности и время оживает, оно вторгается в сознание и заставляет его пережевывать себя, словно вечную жвачку. Оно требует от сознания получить какой-то результат, вывод из перемалывания умерших событий. И когда время встает из могилы, то по истине нет на него управы, оно будет пугать, сосать кровь, пока весь заложенный в нем потенциал не совершит свою черную работу и не вернется в могилу, в мешок. После этого случая все успокоится, и так будет до тех пор, пока не придут новые обстоятельства и в мир не явится сын мертвого времени, те воспоминания, что были связаны с вторжением в сознание, и перемалыванием последнего мертвеца.

     Как все мы поверхностно общаемся. Мы боимся вовлечься в общение полностью, выставляем для него “один бочок”. Открываем гостям одну лишь, специально подготовленную комнату. У нас есть перечень людей, с которыми мы откровенны, другой перечень, с которыми откровенны не очень. И все остальные, для которых мы запечатаны в бутылку. Слишком открываясь, подвергаемся атаке на самые нежные места. Закрываясь, изолируемся. Нас терзают, мы терзаем.

     Девяносто девять процентов преподавателей учебных заведений, не знают своего предмета. Они просто заучили наизусть, как дрессированные медведи свой номер. Переформулируйте по-другому те же самые законы и теории, какие они преподают, и они не сдадут экзамены. К учителю приходят ученики. Он прочерчивает мысленно ту грань, дальше, которой он не считает нужным ходить. Учитель не нянька и не мама. Ему не нужно знать психическое состояние воспитанника. Главное, чтобы воспитанник слово в слово повторил сказанное учителем. А нужно ли это кому-либо по сути или правильно, его не касается. У него свои проблемы. А это не его проблемы.

     “Это не мои проблемы”, - говорит он.

     Такими словами встречают педагоги своих первоклашек. И хотя десять лет (или более) они учат быть честными, смелыми, умными, сами они никогда ими не были. За редким исключением. Учащиеся принимают приоритет личного над общественным, тиражируя его в сотнях маленьких экземпляров. Потому мы имеем то, что имеем. Наставники могут, не умолкая  преподавать бескорыстие, но никогда не практикуют его. У них своя семья, дети, хозяйство.

-    Я прав, Олег?

-    Какой ты, Олег? Я – Олег.

     Раздвоение личности? Шизофрения? Просто я хочу понять себя, такого таинственного и неизвестного, как далекая планета Уран. Если попробовать выписать известное про себя, то получится не так много. Я точно знаю, что из меня растут волосы, ногти, выходят некоторые виды выделений. Так же известен вес, рост, процент зрения. Но вся эта антропология не говорит мне о себе, единственном и неповторимом. Ведь не было меня, не было бы и мира. То есть, я не узнал бы о таком чудесном и кошмарном мире. А потому, нет оснований полагать его существование отдельно от меня. Еще я ученик школы номер один. Школа – арена битвы. Нужно уметь дать в морду и подольститься к наставнику.

     Сижу я в пятом классе, на уроке пения. Учитель наш - низенький крепыш, решительный человек. Рассказывал историю про то, как задержал уголовника и сдал в милицию. Как всегда на уроке шум, буза. Как всегда, для восстановления порядка, он вытаскивает зачинщика в коридор и дает пинка. Как всегда слабо помогает. Я сижу на первой парте, прямо перед ним. Вообще я достаточно покладистый ученик, ни на что не провоцирующий. Говорю какие-то не значительные слова ему, общий смысл которых сводится к осуждению крикунов. Он срывается с места, хватает меня за грудки, вытаскивает в коридор. Ставит поудобней, и размахнувшись, бьет кулаком в левую часть лица. Я, как в ковбойских боевиках лечу на пол. Должно быть, удар пришелся не столько по мне, сколько по общему раздражению классом. Я только попался под горячую руку. У меня истерика, безостановочный поток слез. Иду к директору. Так, мол, и так – ударили. Она отвечает: “Но у нас нет других методов”. Попадаю в больницу с сотрясением  на две недели. Левая часть лица, около полугода не ощущает прикосновений.

     В свое время американский писатель Сэлинджер, приложил руку к описанию внутреннего мира подростка – ученика. Но его краски блекнут в сравнении с этим. Чтобы увидел его герой, Холден Колфилд, моими глазами? Он мог увидеть толпу у входа, по утрам. Пропускают только тех, у кого вторая обувь. Техническому персоналу лень мыть пол и учеников заставляют носить в специальных мешочках чистую подмену. Толпа гудит. Некоторые энергичные динамисты совершают попытки прорыва. Проскальзывают ужами, пропихиваются общей массой. Но караул стоек. Другие используют хитрость. Им товарищи выбрасывают из окон свои мешки. Мешок на вес золота. Пол царства за пару драных кед. Караул часто бессилен против такого хода. Однако он может заметить несоответствие в размере и выкинуть мешок в кусты. Счастливчики проходят, несчастные могут пропустить первый урок. На выбор две возможности: проникнуть с черного хода, в окно, или идти домой за тапочками.

     Пол святая святых. Он стандартно покрыт пластмассовой плиткой разных расцветок. Резиновая подошва оставляет на них черные полосы. Раз в месяц классы ползают в порошковой грязи, оттирая их. Каждому свой участок. По окончании работы происходит процесс приемки. Нерадивые ползают долго. По случаю ценится лезвие бритвы. Им легко и эффективно отскабливаются черточки. Кроме того, старшие классы должны еще сами мыть свои классные комнаты. Холдену Колфилду понравилось бы у нас. Не мучился бы он такой ерундой грубости отношений. Он бы съездил “на картошку”, помесил бы там грязь на промозглом ветру. И все бы прошло.

     После третьего урока, в школьной столовой проходил обед. С первого до последнего класса нашему герою пришлось бы сломя голову бежать, едва прозвенел звонок, занимать свою порцию. Последние, могли остаться ни с чем. Скачки, превращались из рациональной погони за пайкой, в вид состязания. Группа лидеров обычно соревновалась в себе. Человек пять – шесть постоянно приходили первыми. Использовались всякие методы. Кто быстро–быстро перебирал ногами, цепляясь за перила на поворотах, кто совершал гигантские прыжки во всю восемнадцати ступенчатую лестницу. Со звериным гиканьем мы влетали в подвальное столовское помещение, мимо огромной бадьи с помоями и лохани полной костей.

     Туалет проклятое место. В любое время года, в любое время с восьми до четырнадцати, в нем стоял кружок курильщиков всех возрастов, пускавших дым и сплевывавших. Сплевывать считалось так же важно, как курить. Поэтому в центре кружка бурлила слюнявая каша. Едкий дым оставлял во рту мерзкий привкус, удаляемый слюноотделением. В одном или двух работающих унитазах лежали экскременты. Сколько не смывай, постоянно появляются.

     Школа занимала свое место в иерархии системы обороны. Дети воспитывались в духе казармы. Первачки - октябрята, подразделения – звездочки. Ребята постарше – пионеры, общее название – отряд. Выпускники – комсомольцы. Все в месте – дружина. “Дружина имени: Александра Ульянова”, - ревели построенные на плацу шеренги. “Отряд имени: Олега Кошевого”, - кричал наш класс. Раз в год устраивался смотр, строя и песни. Каждый класс, должен был равняться, строиться в колонну по два, маршировать, петь строевую песню, тараторить речевку. Раз-два, три-четыре. Три-четыре, раз-два. Кто шагает дружно в ряд? Пионерский (комсомольский, октябрятский) наш отряд. Кретинский наш отряд. На конкурсе восседало представительное жюри из коллаборационистов-учеников. Они ставили беспощадно тройки, честили последних, словно речь шла о предательстве. Первым вручались грамоты. …И рукоплещет восхищенный зал, и на арену к ним летят цветы. Для них играют гимн, горят глаза…

     Почему-то считается, что поощрения учеников грамотами стимулирует общую успеваемость. Мол, отстающие прикладывают усилия, чтобы тоже получить красивую бумажку. А, по-моему, они стимулируют только зависть и спесь. Способность успешно учиться не зависит от личного желания. Но даже, если бы она зависела, то грош ей цена. Если человек учится не по велению души, но за пряник, то, во-первых, он не человек, а робот. А во-вторых, с прекращением выдачи пряников прекращается его деятельность. Коренная перемена в моем мировоззрении, успеваемости, поведении была произведена личностью учителя математики, появившейся у нас в четвертом классе. Она любила свой предмет не за деньги, которые ей платили, не по стечению обстоятельств, но ради него самого. Она жила в мире строгих закономерностей, длинных выводов, теорем, дышала воздухом точности и логики. Не знаю, заметил ли кто-нибудь эту потрясающую черту в не ярком, не броском на вид человеке, но для меня она стала магом, доброй феей сформировавшей мою личность. Яркий источник бескорыстия, принципиальности, разума. На выпускном экзамене она сказала прекрасные слова: “Главное не то, что вы сейчас получите. Получите ли вы свои пятерки и четверки, на которые рассчитываете. А то, чтобы вы, спустя годы, завидев учителя издалека, не переходили бы на другую сторону улицы, избегая встречи. Очень горько и обидно, если ваше отношение держится только на меркантильном интересе. Учитель вкладывает в вас душу, она совсем не тридцать серебряников”.

     Только благодаря этому человеку, я могу назвать свое учебное заведение и процесс обучения школой. Без таких людей мы никто. Мы желудочно-кишечный тракт, вышагивающий на плацу, орущий о любви к Родине. Без них мы мыши пожирающие землю под государственные гимны. Подлость, трусость, распылены аэрозолю. Их так же трудно заметить, как благородство и порядочность. Всякого рода передовики и отличники, обычно низкие люди. Мы покупаемся на шум и блеск. Любовь тиха, безмолвна. Она проявляется с утиханием шума. Тишина – смерть для политиков, передовиков. Иисус из Назарета никогда не будет узнан. Ибо, как только его узнают “лучшие люди”, “честь и совесть”, сразу приколотят гвоздями.