Глава 11

Старт

 

     Я держу в своих руках пожелтевшую фотографию (пожелтевшую потому, что все так говорят). На ней слева направо четыре мушкетера: жоржина папироска в правом углу рта плавно переходит в страстную опрятность с характерно сложенными под бляхой руками, в готовность к вылету “птички”, в плече чуть заслоняющее Сашу. Сашино, плоское тело, перепоясанное ровной линией ремня, усиливается прищуренными глазами, оттопыренной в презрении нижней губой при сжатых зубах, чем приобретает вид разошедшихся и выбившихся из-под ремня пол кителя. Рука небрежно засунута в карман. Она обрывает характер плавного движения, уступая место свободно стоящему Валере, в заломленной на затылок, подобно кокошнику панаме на его густой, черной гриве. Притушенная растянутыми губами улыбка, расцветает пышным цветом, среди топорщащихся скатом-подъемом грудных мышц, откуда съезжает на набитый завтраками, обедами и ужинами бугорок живота. Живот поддерживается закрепленным на бедрах кожаным ремнем при обточенной, закругленной, провисающей бляхе с заткнутым за нее толстым валериным пальцем. Улыбка упруго отталкивается от пухленькой руки, и обретает внешность театрально-хмурого Димона, почти повисшего на валерином плече в объятии влюбленного. Дима отогнул в сторону свою голову, и завершил картинку пятым лицом – энергичной фигой у валериной щеки в фокус объектива.

     И тут же реплики:

     Жорж: Ну, что, давайте сфотогафируемся?

     Саша: А я сфотографируюсь, мне пофуй.

     Валера: Погоди, Димон, дай сфотографироваться. Фотографу: Ну, че Серега?

     Дима: Ой, Валера, Валера…- Фотографу: Сскотина!

     В фотографии появляется объем заднего плана, рамки ее расширяются до человеческого роста, ноздри начинают улавливать знакомый безвкусный запах красной, степной пыли. Страшная гравитация втягивает, вдавливает меня в образовавшееся измерение. Еще мгновение. Вспышка… Но нет, я еще по эту сторону, но вижу ожившее фото, другой эпизод.

     Один человек на ходу перечисляет другому, в расположенном по линейке знакомстве собственные занятия и интересы, место рождения и призыва и тем же интересуется у второго. Он сказал, он предупредил, что работа нервная и если он накричит, то потом обязательно извинится. Не надо обижаться. И тому, второму, человеку работа действительно кажется нелегкой, иногда мешающей сну. Впрочем, он знает, ему рассказывал его знакомый про свою службу на должности делопроизводителя и обморок от истощения.

    - Ну, нет, такого конечно не будет! – говорит первый. “Вот и прекрасно”, - думает другой. Он думает только о счастливом спасении своей жизни. Он не оказался на дне воронки и не ушел с потоком, так только, обмочился слегка. Первый продолжает рассказ и переходит на описание внутриштабной жизни, роли и характере командира полка в ней. Это он, злой Бухан (ударение на первом слоге), бродит и всем возражает; он может возразить и на этот раз по отношению к новому писарю, взятому только что. “Нет, он должен пройти курс молодого бойца, важный курс!”

    - А кто такой Бухан?

    - О, Бухан командир полка и все его боятся, даже начальник штаба и даже не смотря на то, что он второе большое чьмо в полку, а кое в чем и первое. Но это ерунда, в штабе есть еще ребята и проблем никаких не будет. Жизнь вдали от роты и сон отдельно.

     Второй – это Олег, мое низшее “я”. Я иду по выбранному судьбой пути, первым днем принадлежности к личному составу в/ч 25717, по исходной, только для меня одного близкой дороге, мимо двух остатков ящеров – спортивных городков – нагромождения железных труб, к деревцам, пятнам отвалившейся штукатурки на стенах строений, впечатавшихся мне в память. На экране далекие, как Атлантида, как утерянный рай, как Вриндавана высоченные, рыжие, у основания и хрустальные снегами в верхушках горы, сверкающие под белым-белым веществом Гелиоса. Танковый полк, рембат, медбат, зенитный полк; собеседники шли, через пустую, разграфленную сетью дорог с бордюрами территорию военного городка, которая прилегала к многочисленным казарменным постройкам. И подошли, наконец, с тыла к трехэтажному зданию. Евгений попросил его подождать и вскоре вернулся с Сашей. В густом воздухе, вызывавшем движение сердца похожее на шок от холодной воды, без малейшей тени, они пошли вдоль тыльной стороны казарм по условной дорожке, в метрах четырех от панели. В этой полосе отчуждения простиравшейся справа, в этих четырех метрах, человеческая природа создала сильный натюрморт из лепешек содержимого желудков, гнутых ложек, расплющенных мисок с вареной картошкой выброшенной с высокого этажа и распыленной на большой площади, рыбьих остовов, старых погон, обрывков нижнего белья. Жорж представил Сашу Полунина, как чертежника, бывшего курсанта, которому пришлось, как и ему, но побольше на две недели помаршировать и пострелять. Высокая, худая сашина фигура решительно двинулась вперед.

    - Олег, если кто-нибудь на тебя здесь дернется, сразу бей в рожу. Чурки здесь наглые, - сказал он.

     Время по полудню – обеденный перерыв, и надо зайти в роту сполоснуться в душе перед застольем. Они вошли в подъезд третьей от штаба казармы. Прохлада скользила вверх по ступеням, обтекая бритых, раздетых до пояса узкоглазых маляров-штукатуров; на первом этаже красивших свежеоштукатуренные стены светлооранжевыми белилами, на втором замазывавших серым раствором бледные, только, что вскрытые прошлепины, а на третьем, в розовом тумане соскабливаемой известки, сколачивавших раковинные слои. Посетим старшину, ведь надо переодеться. Это сразу налево, мимо тумбочки дневального – к ближайшему концу коридора, в комнату с табличкой “Командир роты”. “Командир роты” сидит за столом в зеленой военной рубашке без погон, очень улыбается своей казахской ослепительностью до, во время и после рукопожатия. Предложил новобранцу в развернутом виде закурить.

    - Друг Жени?!

     Это просто старшина роты, которому до дембеля осталось полгода. Сейчас друзья Жени – его друзья, а когда Евгений был молодым солдатом, а этот улыбчивый старшина – сержантом всего на полгода старше его, то он любливал поиздеваться над ним, над Женей. Ну, да про это уже все забыли. В три часа будут переодевать ”молодых” и к нему нужно подойти. А пока снова движение на другой конец коридора, мимо спальных отсеков к отсеку спортивному, где среди турников, штанг, шведских стенок, брусьев и прочего, на козле лежит сашин китель и панама. Сам он выходит из душевой.

    - Жорж, воды нет. Прикались.

     И вот движение назад, мимо пыли, скреба, стука обляпанных цементом людей на улицу и по солнцу через пустырь к аккуратному, двухэтажному корпусу, огороженному сеточным забором. До чего же буйная вокруг него растительность, прямо оранжерея знатного английского лорда. А все благодаря отряжаемому каждый вечер на полив больному. Вот они на территории этого заповедника, оазиса в пустыне. По дорожке между клумб вьется мокрый, черный змей, заворачивает за угол. А в обратном направлении от бордюра и поперек дороги, где удобнее, ребрится ручеек. Змей сразу за углом делает последние извивы и выливается на руки лейтенанту медслужбы.

    - Здравствуйте, товарищ старший лейтенант! – сказал Евгений.

    - Здравствуй, Женя.

     Коричневый казах в белых одеждах держал конец шланга, военврач умывался. Затем протер руку для приветствия (хозяина партикулярного платья рукопожатие обошло). В завязавшемся разговоре слабый родничок полковой жизни вытолкнул на поверхность очередную порцию известий. С утра заходил Зиангиров – начальник медицинского пункта, а ныне исполняющий обязанность начмеда части, наводил порядок. Устроил всем разгон и запретил кормить писарей. Но, ничего придется ему смириться, не  он первый. Они то ведь, писаря, тут на котловом довольствии стоят. Да продcлужба приписывает всегда десять-пятнадцать человек лишних. А без них фельдшера будут объедать больных, и тогда им действительно не будет хватать.

    - Там вам Милютин фельдшера нашел, студента медицинского института, после первого курса.

    - После первого?! Ну, он еще ничего не знает.

     Беседа закончилась, лейтенант удалился манипулировать с группкой больных, занятых своими мелкими делами возле беседки с крохотным бассейном. Полив друг другу на спины водицы, надев кители, они поднялись на второй этаж, посидели немного в стерильном холле с диваном и аквариумом, выслушав жалобы повара на утренний разнос и отсутствие качественного обеда. Потом, в маленькой столовой на четыре голубых стола, три из которых горбились от грязной посуды, повар со своим помощником их старательно обслужили. Сквозь неплотно задвинутую, красную, подсвеченную занавеску проходили плотные лучи. Саня вспомнил стоящий у Бухана списанный кондиционер, предполагая его дальнейшую судьбу. Женя согласился, что, вероятно, его хозяином окажется зампотыл (Заместитель командира по тылу).

     После риса и нелепо горячего в такую погоду чая четвертым блюдом, прибежавшим поваром была подана тень того самого Зиангирова, донесенная впереди хозяина, еще только входящего с крыльца системой звуковых сигналов. Гости долго таились на обычно запираемой лестнице. Жорж даже посочувствовал: “Вот дурак! Надо будет с ним поговорить”. Но неожиданной встречи избежать не удалось. Невысокий, красноватенький от загара начмед тихо взирал себе, прислонившись к перилам на окрестности, когда они, обманутые тишиной пошли на выход. Он хотел знать, что делает тут Ворков и потом не этот ли гражданский, тот студент-медик. Надо отдать его в роту на месяц, чтобы узнал службу и понял свое счастье, а потом его заберут. Впрочем, он не отнял много времени, и трое двинулись по выжженной пустыне обратно, зайдя по пути в буфет, сказочного для этих мест дворца-здания красовавшегося метрах в двухстах от части, и слишком блиставшего для пыльного слова “клуб”. Среди плюша и полировки, мрамора и паркета, “хрустальных” светильников и белоснежных портьер, при полном отсутствии других посетителей, им продали сигареты и несколько карамелек. Удовлетворившись, они покинули дворец.

     Плац, деревца, пустые подъезды казарм и степь за забором. Все пустое в этот час застыло в безлюдье. Вдоль дороги шли многометровые щиты с разнесенным на них текстом присяги, и писаря двигались параллельно им.

    - Я гражданин, - сказал Женя, посмотрев на первый.

    - А я, Союза Советских, - ответил Саша. 

    - А я Социалистических республик.

    - А я перед лицом своих товарищей.

    - А я торжественно клянусь.

    - А я быть честным и дисциплинированным.

     Дорога упиралась в крыльцо двухэтажного строения, тренажерного корпуса, в сержанта на нем, в его любопытство. Спросив, не молодого ли писаря он видит, а так же место призыва, он вслух поразмыслил на предмет землячества и извлек их памяти только некоего Кузнецова, маленького инструктора по вождению. Так, что в одного нового земляка поместятся два старых.

     - А где же старый писарь? В войска уехал? – речь шла о Вадике, Ваде, любителе чая, еды и спортивных упражнений, антипате и антагонисте Саши.     

     - Что ж, и этот уедет.

     - Не уедет, - оборвал Саша завязку очередной беседы.

     Они свернули к фундаменту и вдоль него, под деревьями, достигли разноцветья густой оранжереи, еще одной, с угасшим ступенчатым фонтаном посередине. Заключив, на основании отсутствия командирского рыдвана его собственное отсутствие, смело пересекли десятиметровую аллею отделяющую их от гранитного крыльца штаба, к которому они подошли с противоположной стороны. Русло матерчатой дорожки, ковровой дорожки привело их на второй этаж, а там к предпоследней коридорной двери налево. То была дверь в комнату с окном в сад, то была чертежка. И была она заставлена по периметру: шифоньером, двумя столами и несгораемым шкафом. Женя сел на стул возле окна, Саша, потеснив большой белый “гроб” копировальной подсветки, - на стол. Олег, - на второй стул у тумбочки, позволил себе расслабиться. Он страдал переменой, наслаждался исключительной судьбой, стеснялся, хотел отдохнуть лежа в одиночестве, был далек от душевного равновесия, потерял юмор и уверенность. Информация не проходила “цензуру”, это значит, он не мог говорить ни о чем, не мог говорить вообще без натуги. Кто-то поцарапался в дверь, Саша встал отворить. Вошел Валера, остановился на пороге и уставился в конец коридора, туда, откуда пришел.

    - Что, встал, заходи, - сказал Саша.

    - Командирского водилу жду, он мне золотистый галун обещал.

    - Зачем тебе золотистый галун, Обезя? – поинтересовался Жорж.

- Сам ты, Жорж, Обезя, - полу в шутку, полусерьезно, кося под детскую обиду, отозвался Валера. – Воды нигде нет.

    - Мы знаем.

    В коридоре послышались приближающиеся шаги, но появился не водитель, а Дима. Тут рамки фотографии расширились до горизонтов и она, как гигантский чулок наделась на меня. Я полетел по его мягким извивам в пропасть в точности, как по пресловутому коридору доктора Моуди…

     После обеда я пошел с Саней и Женей по матерчатой, ковровой дорожке, поскрипывая паркетинами, к далекому окну, в сумраке муляжно-полированных стен, смотря на свои ноги в джинсовых брюках и мягких спортивных тапочках, чтобы войти в чертежку, сесть на стул и ждать Валеру с Димой. Я ждал того момента, когда Валера заговорит про свой золотистый галун, когда появится Дима, когда их представят друг другу, и когда это случилось, встал со стула, на котором секунду назад сидел стесненно.

    - Я мнусь, запинаюсь… а ведь дело в том, что все это уже было. Я был уже здесь и знаю вас. Знаю ваши красивые почерка из разноцветных чернил, свои обязанности – конторские дела, ваш милый прием и мое падение в глазах ваших, после которого Саша будет говорить при мне, обо мне, аппарте до начала осени, когда через эту дверь признается, что не встречал более наглого человека, чем я. И с тех пор мне среди вас не быть, я буду сам себе составлять компанию. Наш общий год пройдет быстро распределенный вашими отпусками, обошедшими одного только Валеру. И на память останутся димины фотографии и сашины картины, написанные для себя, Димона, Жоржа, КПП и Бухана. Я знаю здесь каждый скрип, треск, распознаю шаги, могу сказать кому, когда дадут очередное звание… И мне теперь снова девятнадцать лет. Начальник штаба снова будет звать меня физиком-ядерщиком; полковые милашки: банщики, фельдшера, старшины, улыбавшиеся мне и жавшие прежде руку, будут снова открыто презирать, и начнутся для меня снова сплошные проблемы, трудности, испытания. Залетчик Валера, всего месяц, как приехавший из своей дурацкой затеи: послужить в войсках, как несомненному мужчине, из этого калбитского царства, через месяц от сего дня, наивно разрушит вашу тесную связь с накрывающимся в санчасти столом, поссорившись с фельдшерами. И четыре недели мы будем вот тут, есть ящик сухих пайков, выписанных им самому себе на “складбище”. Будем мы тут неполноценно питаться, пока не влетим командиру полка, и он не построит нас на трехчасовом офицерском построении, как преступников. Здесь, под окном. Я подошел к окну, чтобы указать вниз. Осенью Саша возьмет себе “замену”, человека который завтра будет Милютиным, на мандатной комиссии, набран в полк. Зимой, оставив придурковатое предсмертное письмо, в котором будут такие строчки: “… этому зубную пасту достань, тому. А где я все это возьму?”, повесится старый, странный начальник клуба, незадолго до этого получивший долгожданного “майора”. А в мае, вы оставите Валеру одного, получив увольнительные удостоверения. Сначала Саша с Женей, а через неделю Дима. И только дней через десять после него дойдет очередь до Валеры.

     Я умолк. В повисшей паузе Жорж нахмурился, как делают, когда плохо слышат что-то важное, и немного подался вперед. Саня повернулся к Жоржу, нашел его глаза: “Песец, да Жорж?!” – что означало констатацию факта безумия гостя. Валера широко открыл свои голубые глаза, а Димон, стоявший с засунутыми в карманы руками, прислонившись к стене спиной, съехал по ней, по направлению к сидящему Валере и, захохотав театрально, по-отцовски сочно сделал наставление: ”Валера, рот закрой”.

     Я осекся. Почувствовал, что нельзя здесь больше находиться, не прощаясь, вышел, спустился на первый этаж и открыл дверь, за которой сидит злорадствующий, усатый дядька. В строевой части, набитой офицерами, кто-то узнавал меня, дружески приветствуя, кто-то быстро проходил мимо. Но с моим появлением все завертелось вокруг меня. Я быстро давал ответы, искал бумаги, звонил в штаб дивизии наводить справки, делал выписки из приказов. Пришла, протолкалась к вешалке делопроизводитель, военнослужащая женщина-сержант - Татьяна. Что-то она сейчас скажет? “Олег, где ты так долго был?”, или, “О, о, о, здравствуй! Ну, как ты там?” Было последнее. Но тут меня отвлекли – пришел Милютин, быстро прошел по комнате снимая фуражку, отвечая на вопросы. Бросил по пути “ привет”, предварительно злорадно захихикав, отвлекся.

     Я вклеивал в разговор редкие слова, и серая напасть только начала надвигаться, как прибежал он, спаситель, добрый, радостный, готовый угождать начальнику, в кабинете которого находился его солдат. Я захотел к нему приблизиться, но начальник штаба не отпускал. Пока, по крайней мере. Вбежавший юлил, отвечал что ему “ясно!”, показывал мне взглядом, что, мол, ничего не поделаешь, и был вынужден уйти.

     Это был Милютин.