Глава 8

Обнинск

 

     Обнинск находится не на холме, ни у его подножия, он равнинный. Город науки, лядей, и скуки, сказал один остряк. Два последних эпитета можно отнести к любому другому населенному пункту, а первый действительно редкость. Расположенный в ста километрах к Западу от Москвы, он был одним из засекреченных оборонных центров. В сороковых, на его месте еще стояли скотные дворы и крохотное поселение. В начале пятидесятых появилась первая в мире атомная электростанция и физико-энергетический институт. Далее таинственные НИИ всевозможных профилей рождались на свет один за другим. Старый центр города – улица Ленина, - сплошь сталинская архитектура, начиналась от проходной ФЭИ. Застройка шла бережно, продуманно. Хрущевские пятиэтажки ставили углом, так, чтобы они соприкасались. Двор, таким образом, состоящий из четырех домов имел, только два выхода становясь уютнее.

     Рай для интеллигенции всячески способствовал ее культурному росту. Существовали литературные объединения, клуб любителей кино не для всех, альпинистский, туристические клубы и так далее. Выигрыш был еще и в том, что город создавался на пустом месте, отсутствовали первобытные люди, поглощавшие бурный этический и эстетический рост. Читали подпольную литературу: “Архипелаг ГУЛаг”, материалы по процессам над инакомыслящими, и думали. В семидесятых додумались написать письмо Брежневу, призывая пробудить страну от спячки, увидеть окружающую нищету и убожество. Ответ последовал незамедлительно. КГБ разослал виднейшие умы по академ-городкам, кого смог, довел до самоубийства. Построил завод “Сигнал”, разбавляя среду пролетариатом. Рабочие поправили положение. Если раньше, в кафешках и кафетериях сидели вежливые мальчики, предупредительно ухаживавшие за своими девочками, разговаривавшие умные разговоры, то теперь приходили сытые, здоровенные парни, били морды друг другу и вежливым мальчикам. Инъекция благоприятно себя зарекомендовала, думать коллективно перестали.

     Местная речушка называется Протва. Речушечка. Древние достопримечательности – церквушка и развалины барского дома. Они были центрообразующими для деревеньки Белкино, к остаткам которой вплотную придвинулись современные городские  кварталы. Рядом притаилось старенькое, закрытое кладбище. В центре города оставлены огромные лесные массивы под позднюю застройку, с расчетом на изменение архитектурного типа. Дома демонстрируют общегосударственную эволюцию капитального строительства. Видны все периоды по названиям генеральных секретарей. Планировали ставить рядом с устаревшими, ветхими зданиями, современные. Постепенно план претворялся, все части города развивались равномерно.            

     Огромная метеорологическая башня служит маяком. По ночам она сияет красными огнями, помогая возвращающемуся с любовных похождений студенту. Башня далеко раскинула  опорные тросы. Рядом вращается военный локатор.

     Ресторанов два. Так называемая “Юбка” или ресторан при гостинице Юбилейная, и “Столбы”, - строение с колоннадой вроде портика. В изобилии детских кафе-мороженных. В кафе Огонек фирменное блюдо, - картошка фри с сочным куском мяса. Кинотеатр стандартный с таким же названием – “Мир”, и три дома культуры, почти постоянно демонстрирующих фильмы.

     Самая надежная, массовая связь со столицей электричка. Два часа до Киевского вокзала. На всем протяжении от Москвы до Калуги станция Обнинское удивляет глаз наблюдателя относительной новизной, порядком. На фоне всеобщей ветхости и серости даже это безобразие выглядит презентабельно. Город располагается вдоль железнодорожного полотна, хорошо просматривается из вагонов. Перед Обнинском есть станция Балабаново, где делают спички, которыми завалены окрестности. Спички паршивые, не зажигаются. Горожане-сибариты тешатся в отдельных номерах двух бань-саун.

     В начале пятидесятых открыли филиал Московского Инженерно-физического института. Отстроили шикарный корпус с традиционной колоннадой. В восемьдесят шестом году заведению придали статус самостоятельного института Атомной Энергетики. Открытие приурочилось почти к взрыву Чернобыльскорй АЭС, на которой, кстати, погиб выпускник филиала. Правительство финансировало строительство современного, громадного корпуса института, вынесенного за городскую черту ради безопасности. По проекту запланировали учебные реакторы позже сокращенные, но начатое уже не возможно было перенести в людное место к автобусным остановкам. Студенты и преподаватели обрекались на длительные пешие прогулки по лесу, в любую погоду. Со специальными автобусами, как всегда возникали проблемы. Редко ходили, иногда не приходили вовсе.

     Этот научный рай стал не плохим местом для продолжения образования. С поступлением проблем не возникло. Основной предмет, математику, я знал отлично, а конкурс едва составлял единицу. Чернобыль сделал отличную рекламу.

     Гаудаму сигитур, курс, зачетка, коллоквиум, пара, декан, - много новых слов из студенческого пласта жизни. Поселили в девятиэтажной общаге, напротив старого корпуса. Комнаты на два и три человека. Две двухместки и две трехместки образовывали блок. Вход в него запирался дверями с двух сторон. Внутри имелся туалет, душ, две раковины. Три блока составляли секцию. На каждую секцию приходилась кухня, сушильно-стиральное помещение, и комната для занятий. На кухне располагались мусоропровод, четырехкомфорочная плита, стол. Три лифта с трех сторон здания возносили на небеса. В кабину, рассчитанную на четырех человек, набивалось шестнадцать. Пассажиры наслаждались теми секундами, когда перегруженный лифт медленно-медленно страгивался с места. Если он сдвинулся, значит уже не остановиться. Остряки предлагали еще всем одновременно подпрыгнуть, дабы произошло отделение пола. Порой приходилось расплачиваться за невинный юмор многочасовым стоянием в сдавленном состоянии, в ожидании аварийной бригады.

     Первым делом после оформления бумаг, поселения, нам выдали талоны: мясо, колбаса, масло. Позже прибавились картофельные фантики. Спецснабжение закрытого города умерло, прилавки опустели. Вторым делом мы занялись обстановкой своих апартаментов. Пустующие еще этажи, раскрытые комнаты с ведущимся в них рабочими ремонтом, громоздящаяся мебель, новая, старая, какая угодно отдавались на растаскивание. Мы подбирали для кроватей широкие, полутораспальные панцерные сетки, делали спинки из вертикально поставленных к стене добавочных сеток. Выбирали столы, полки, стулья по новее. Комнаты, оклеенные староватыми обоями, смотрелись сносно. Шторами, настольными лампами, чайниками снабдила кладовщица, аккуратно фиксировавшая выданное в личных карточках.

     Меня поселили с коренастым, смугловатым пареньком из Мурманоской области, по кличке Макс, хорошо развитым умственно и физически. Дзюдоист Максим, носивший диковинку по тем временам, - плэер, сильно тосковал по дому, родителям, прежней жизни, и ближе к новому году отчислившись, уехал. Вероятно, он не воспринимал меня всерьез, подшучивал с позиции опытного человека. Я был для него слишком тонок, не понятен.

     Группа мурманчан держалась вместе. На них, как казалось, лежала печать широты океана и энергия сибиряков, противопоставляющих холоду природы жар сердец. С ними, через Макса, у меня сохранились прекрасные отношения.

     В двух шагах от нашего жилища стоял кинотеатр, а еще немного дальше – общежитие медучилища, поставлявшего женские кадры. Вахта работала бдительно, и кадры приходилось втаскивать через окно, так же как спиртные напитки. Год выдался особый, - повальная борьба с пьянством, “горбачевские петли у винных магазинов”. Времена родили анекдот. У отца нации спросили, что делать? Он посоветовал почитать пятирублевую купюру. Пятерку складывали, и надпись "пять рублей” превращалась  в “пей”, обведенную в кружок.

     Студенческий состав делится на “армейцев” и “пионеров”, - выпускников школ. Армейцы служили “срочную”, их селили друг к другу, дабы избежать потенциальной дедовщины. Эти бывалые тусовались вместе, устраивали многодневные пьянки, где некоторые опускались до скотского состояния. Учились, как правило, плохо, ибо принимались по льготе. Не многие дошли до финиша. Некоторые сидели на каждом курсе по три года. Мы смотрели на обожженных солнцем, обветренных ветром, немножко важничающих ветеранов, норовящих при удобном случае применить в мягкой форме любимый дедовский принцип, и думали о предстоящем нам. В армии обнаружился недобор, деградация, и партия и правительство обязало студентов всех вузов служить, по достижении призывного возраста. Давали доучиться курс и забривали.

     Традиция запрещала посылать первокурсников на сельхоз-работы. Мы учились. Остальные же курсы, исключая дипломников и стройотрядовцев, месяц, по уши в грязи, без горячей воды, ударно трудились по дальним колхозам.

     Клопы жили через комнату. Благо, госторговля продавала отличные средства борьбы. Проникали насекомые обычно троянским конем. Многие клали на кровать снятые с петель двери кухонь, сушилок, для твердости. Кто-нибудь выставит в коридор свою дверь, полную живности избавляясь от пытки. Другой, проходя мимо, стибрит, думая, что повезло. Положит на кровать, пару ночей пройдет пока появится понимание проблемы, а твари уже расселились по всей комнате. Хитрые паразиты, если кровать стоит по середине помещения, и гладкие ножки проскальзывают, взбирались на потолок и от туда падали десантом.

     К девятиэтажке примыкала двухэтажная пристройка студенческого клуба, соединенная переходом. Клуб имел действующий в дневное время буфет, актовый зал, комнаты для репетиций студенческого театра миниатюр. В подвальном помещении размещался танцзал “грот”. Не большой, прекрасно оборудованный под некое подобие грота зал, был всегда заветной целью для великого множества желающих. Билеты выдавались по два-три на группу, и делились яростно.

     Новое наше стойбище удивляло порой. Заходишь без стука к знакомому, дверь не заперта. В комнате танцует особа в костюме Евы, Адам курит лежа на кровати. У некоторых, весьма любвиобильных, девицы толклись постоянно. Казановы вечно измученные, вечно спали на лекциях. Смешно так спали. Спят, а голова то сваливается, то поднимается, то вниз, то вверх. По кругу. Туда - сюда. Другие пили. Напьются, вспомнят первый разряд по каратэ. Шандарахнет мысль. Встают с пола, возле унитаза и с прыжка выбивают собственную дверь. Один удар, четкий отпечаток подошвы на самом верху, и уже больше нечего закрывать. Только приставлять остается.

     При зачислении, нас обязали отработать по десять дней на строительстве столовой. Собирали мусор, таскали носилки с цементом. Не из вредительских побуждений, но ради смеха накладывали столько цемента, что носилки ломались. Обвинить нас можно лишь в чрезмерном усердии. Не опускайте до уровня чернорабочих.

     Мрамор, свежесть, роскошь, паркеты вызывали чувство гордости. Ни кто еще не сидел за этими партами, не рисовал на них порнографию, не писал глубокомысленных стихов. Самые современные аудитории страны, гостеприимно принимали нас.

     Перенасыщенный физикой и математикой вуз обрушился всей тяжестью. Я не подозревал, что интегрирование и дифференцирование можно применять по стольким различным вопросам. Огромное количество информации передавалось нам в течении семестра, сдавалось на экзаменах и большинством благополучно забывалось. Учили, - как и просили, - на несколько дней. Известная личность, профессор математики Плыкин, одержимый любимым предметом, возглавлявший кафедру, вел лекции в бешеном темпе. Писал на доске длиннущие формулы, матрицы, подтирал то тут, то там буквы и цифры, мгновенно переделывая их в новые формулы, чем изводил не поспевавших слушателей. Говоря компактно, он общался с нами языком профессионалов. Придумали шутку: стоит он у доски, “я тут написал методическое пособие, и в нем все так упрощал, так упрощал, что сам теперь ни чего не понимаю”. Влетая на экзамен, он наставлял подчиненных ставить как можно больше двоек.

     К концу первого курса, от нашей группы технической диагностики, состоявшей из тридцати человек, осталась половина. Надо сказать, что ни кто не вылетал не по своей вине. Если не ходишь в институт, не выполняешь элементарные требования, можно ли ожидать иного исхода?

     Первый год дался тяжело еще и по причине отсутствия столовой. В глухом лесу, мы занимались с утра до двух-четырех часов, без маковой росинки.

     Жизнь общежития ориентирована на ночь. Не смотря на то, что многие весь день учатся, все равно большинство ночью живет активнее, чем днем. После первокурсной чистки буйных убывает, но набирается новый первый курс, и песня поется заново.

     Воскресная забава – поездка в Москву. Там много соблазнов: лунопарк, стереоскопическое кино, прогулки по Арбату, театры.

     К чести преподавательского состава слухи о взятках даже не циркулировали. Вообще, уровень преподавания установился высоко. Смущала только, вероятно всему научному миру, присущая проблема. Такие замечательные и умные преподаватели не понимали до конца своих предметов. Возможно, их не понимали сами творцы. Пример. Точка бесконечно малая, безразмерная величина. Линия, состоит из бесконечно большого количества, последовательно стоящих точек. Но разве даже бесконечное количество, безразмерных точек может дать размерность, отрезок? Где логика? Или математики могут посчитать, что в четырехмерном пространстве треугольник, будет иметь, пять вершин и десять ребер. Как это представить? Понять? Лектор по матанализу рассказывал о бесславном окончании жизни основателями этой науки, творившими в конце прошлого и начале нынешнего веков в Европе. Многие спились или нашли смерть от отчаяния понять мир. После совершенных открытий, они будто бы поняли, что все созданное не правильно. Конечно, ракеты летают, компьютеры и реакторы  работают, на лицо зримое подтверждение истины. Но, - не только, наверное, на мой взгляд, - любая наука состоит из такого большего количества мелких натяжек, подгонок, условностей, что можно говорить о ней только, как о магии, механизм которой мы не понимаем. Ученые хором запротестуют. Их учебники и теории достойны всяческого уважения, восхищения. Однако речь то идет совсем о другом. В погоне за познанием, мы, на столько абстрагировались, отказались от сенсуального мышления, что наша голова уже давно полетела к Марсу, а ноги все еще стоят на земле. Ученые даже не понимают этого, как не понимает абориген красоты доказательства теоремы Пифагора. Для аборигена простительно его невежество, для ученого, уже прошедшего первобытную стадию сенсуального сознания, утрата реальности позорная слабость. Нас торопили: “давай быстрее запоминайте это и пойдем дальше”.

     - Но как же! А это откуда? Почему мы делаем тот вывод? Пытался добиться я понимания. Ни кто не хотел объяснять. Все норовили прочитать лекцию и стребовать запоминания.

     - Вот перечень вопросов, отвечай на них, не задерживай.

     Подавляющее число студентов пришло в стены Альма Матер за социальным статусом. Диплом “вышки” приравнивался к дворянскому званию. Не мало претендентов, из их числа, было ориентировано на умственную работу. Единицы стремились к познанию ради него самого. Но и они не выходили за традиционные рамки.

     Имелся еще один не обычный тип студента, некто Миша, двухметровый перворазрядник по тяжелой атлетике, золотой медалист, компьютер запоминающий подобно видеокамере. Его противовес личным достоинствам – горькое пьянство. Однажды он заснул в комнате, в которой начался пожар. Сгорело многое, включая лежащий под ним матрац, а он, полежав пару деньков в больнице вернулся обратно. Перед этим случаем, спасаясь от оперотряда, в полночь, пьяный, залез на козырек балкона девятого этажа. Скорее всего, он ни чего не искал в жизни, и ни к чему не стремился. Дрейфовал по течению, убивая время, уходя от реальности.

     Новая жизнь переносилась в начале трудно. Уехав от семьи, привычных условий, знакомого круга, я ощутил себя вырванным из почвы с корнями растением. Пресеклись тысячи нитей, которых не замечаешь, как какую-нибудь близкую, еще живую родственницу. Не осознаешь, сколь много получаешь, пока не пропадает привычная среда. Пришла депрессия. Я боролся с ней упорными занятиями. Помогло. Через год боль утихла, ушла на задний план. Студенческое братство заменило потерю. Стал самостоятельнее, ослабевшее влияние семьи заменил пересмотром взглядов.

     Темнота. На остановке, возле Универсама, толпа студентов ждет автобусы. Проносятся желтые, красные огни фар. На фоне предрассветного неба торчат трубы ТЭЦ. Дым стелится в направлении ветра. Сквозь ущелья домов проглядывают неоновые патриотические лозунги, установленные на крышах девятиэтажек. Холодно. Хочется есть. Денег достаточно, но лень суетится в шесть утра, стряпая из скудного набора продуктов.

     Темнота, вечер. На остановке в лесу стоит толпа студентов и препадов. Две мачты уличного освещения рассеивают мглу. Вдали сияет огнями ИАЭ. Хочется кушать, но нечего купить в глухомани. Холодно. Подходят автобусы. Мы набиваемся плотно, прессуемся подобно мусорным машинам, уплотняющим груз.

     В коридорах и комнатах общаги слышны записи групп: Джой, Смоки, Европа, Модерн Токинг, Даэр Стрейтс. Замечательно идет металл. В холлах отведенных курильщикам поют песни под гитару.

                                 Я ломал стекло, как шоколад в руке.

                                 Я резал эти пальцы за то, что они,

                                 Не могут прикоснуться к тебе.

 

 

                                  Но я, хочу быть с тобой.

                                  Я так, хочу быть с тобой…

                                  И я буду с тобой.

 

                                  В комнате с белым потолком,

                                 С правом на надежду.

                                  В комнате с видом на огни,

                                  С верою в любовь.

     Ужин из жареной картошки, кильки в томатном соусе, бумажной колбасы. Двое моих товарищей сидят в моей 528 комнате, пьют водку. Я живу один и у меня есть место для расслабона. На первом курсе спиртных напитков не употребляю, считая преждевременным. Гости предлагают, но я вежливо отказываюсь. Первый, - Гарик, талантливый спортсмен в боевых искусствах. За пол года он, переключившись с каратэ на бокс, заработал первый разряд. Другой, - Сергей, мечтатель с каратэистскими палочками. Пропорционально убыванию жидкости в бутылке он распаляется, вспоминая нашего старосту, ставящего ему пропуски лекций. Система образования предусматривает ведение старостами групп журналов посещаемости занятий. За пропуски деканат репрессирует.

-                     Я ему дам звизды, - повторяет он.

-                     Ну что ж, дай, если хочется, - отвечаем, в конце концов, мы.

     Он уходит. Мы всерьез не воспринимаем разговор. Но очень скоро узнаем, что Сергей, захватив свои тяжелые палочки с металлическими наконечниками, явился в комнату старосты и треснул ими его по голове. Первый удар получился скользящий. Второй, шел точно по макушке. Пробоина в черепе была бы не минуема, не отведи руку нападавшего парень, оказавшийся рядом. Случился скандал. Старосту увезли в больницу, а Сергея в КПЗ. В скорости его исключили из комсомола и отчислили. Он возвратился в свою Ухту. Над старостой народ зло подсмеивался, желая ему симметрии. Ссадина между виском и глазом маячила далеко.

     Жизнь шла своим чередом. Неуклонно, ледоколом, ломающим лед препятствий, я двигался к диплому, к более высокому положению. И с каждым экзаменом подходил ближе и ближе, удаляясь от себя. От Олега, от высшего “Я”.

     В высшем образовании, самом по себе, нет ни чего плохого. Правильно становиться информированнее, грамотнее, расширять кругозор. Но если мы это делаем исходя из своих собственных суждений, то пропадает полезность.

     Что бы случилось, если бы люди стремились просто жить, не гнаться за миллионом личных желаний, мнений, если бы они оставались, довольны имеющимся в данную минуту? Тогда многие инженеры, ученые, актеры, писатели, стали бы рабочими. А некоторые рабочие пошли бы в науку, искусство. Тщеславие составляет суть современного мира, перемешивает все карты. Золото ценится выше хлеба, хотя металлом нельзя питаться. Я начальник, - ты дурак. Ты начальник, - я дурак. Кто виноват в том, что нужно холуйствовать перед начальством, которое в свою очередь холуйствует перед своим? Да мы же и виноваты. Мы приняли участие в гонке тщеславия, согласились с условиями игры, нам ли обижаться? Многим кажется, что выход в занятии места на самом верху пирамиды власти. “Там то уж, я сам себе буду хозяином”, думают они. И это еще один обман. На разреженной вершине мы попадаем в когти правящей элиты, которая мгновенно свернет нам шею, посмей мы проявить самостоятельность.

     Единственный настоящий выход, - отвергнуть сами правила игры, плевать на карьеру, иерархию, общественное мнение. Чувство правды и достоинства, заложенные в нас, будут нам путеводной звездой. Я буду трудиться там, куда поставит меня случай. Рабочим, так рабочим, генсеком, так генсеком.

     Но как набраться смелости и выйти из колеса?