Глава 24

Бродячая звезда

 

     Теперь ты бродячая звезда, с некоторыми обязанностями, но с полной психической свободой, свободой почти вакуума. Слово "звезда" красиво, ты получил удовольствие от сравнения; тебе ведь нравится все блестящее и яркое. Одинокой кометой шляешься ты сам по себе, в глубинах полкового космоса, вознаграждаясь за унижения, и унизительный страх мыслью о том, что у тебя есть уникальная независимость, что ты можешь всегда пойти куда захочешь, ночевать, где придется, и есть, как и где понравится. Тебе досаждает неряшливость, "не воинственность" твоего вида, но ты превращаешь их в культ пацифиста, причисляя себя к этому типу людей. Ты ходишь в сапогах неделями не знающих щетки, с висящим ремнем, и такой же одеждой, оправдывая помятость, неопрятность, все той же "гражданственностью" твоего характера. Иногда ты сталкиваешься с местными жителями, как, например, с комендантом штаба, усатым, золотозубым пролетарием, на год призывом старше тебя. В столовой, когда ты второй раз встал на раздачу, он пинком вышиб у тебя из рук поднос с повторным ужином, сказав, что здесь это считается "заподло". Ты тогда пригласил его в подсобное помещение тут же в столовой, и сказал ему что, если он будет до тебя докапываться, то будет иметь дело с Милютиным. Иногда ты сталкиваешься с целыми цивилизациями, как встреча на подходе к плацу в девятом часу утра. На углу первой казармы, тебя и Валеру, шедших на построение проводимое Черныхом остановил, Бухан, конвоировавший подразделение военнослужащих женщин, - персонал штаба.

     - Где вы шляетесь! - зарычал он на вас полным голосом.

     - Ходят грязные, немытые, не чесанные! По пол года в бане не моются! В кабинетах псятиной воняет!

     Все это относилось ведь не к Валере, и не к кому-то еще, это относилось к тебе. Потом, две недели спустя, в машбюро на втором этаже, куда ты пришел по делу дебелая, белая женщина, - одна из тех, кто был тогда в женском строю, глядя в глаза, спросила:

     - Ты помнишь, что тебе сказал командир? - и выйдя в след твоего спешного отступления в коридор, повторила вопрос.

     В минуты затишья, в строевой Милютин спрашивает у тебя, ходишь ли ты в баню. И ты думал, что это знак доброго расположения к тебе, заливался приятным благодушием, а товарищ майор просто не мог тебе прямо сказать, что рядом с тобой надо зажимать нос. Помнишь встречу в шумной столовой с подтянутым, блестящим как с картинки сержантом, строевиком отдельного химического батальона, базировавшегося на территории вашей части? Обернувшись, ты увидел за столом Джазина.

     - А, ублюдок! - сказал он немножко весело, увидев тебя. Ты сразу смекнул, что агрессии нет, и насколько возможно успокоился.

     - Почему ублюдок?

     - Потому, что тебя так все называют.

     - Почему?

     - Потому что ты ублюдок.

     Ты попробовал представить "всех", представить мирную сценку, где о чем-то шутят, Саня с Димоном, и зашедший в гости Джазин делится новостями из "дивизии".

     Узкоглазые аксакалы, толстощекие джигиты, и черт-его-знает какие курбаны, наводняют блочного типа казармы, каркают своими степными словами, кричат друг, на друга обзывая урюками, чурками, калбитами. Они торчат в холлах клуба, толпятся в чипке-буфете, покупают на свои семирублевые получки пряники и соки, рассаживаются землячеством за столы. С важным видом и ответственностью в лице передают кульки, кули разваливающихся пряников, жуют, чавкают, отсасывают из горлышка бутылок, цопают полу разжатыми руками конфеты, из валяющихся на черной полировке кучи, и, оставив порошу крошек по всему столу, цокают сапогами к выходу. И среди всего этого путешествуешь ты, космическим телом, попадая в поле притяжения то одной, то другой планеты.

     Ты заходишь к Валере, как к человеку, с кем единственным можно пообщаться. Но у него своя компания, зовущая его то в санчасть, то в чертежку, то еще, куда ни будь. И ты вынужден уходить. Ты выпрыгиваешь в окно продслужбы, чтобы не попасться начальству. Приседаешь на край карниза на корточках, отделяются ноги, и сразу же толкаются в землю, а невидимая шуба гравитации слегка прихлопывает, укрупняет масштаб земельного рисунка. Как прозаично, как прямолинейно звучит этот хлопок в пустоте бессолнечного дня. Некуда идти. Куда ты можешь пойти? Мест не много. В подвал, в большую цементную камеру, где сваливаются штабные полевые аксессуары: маскировочные сети, палатки, деревянные фанерные щиты для сбора сооружений на скорую руку. Отличное время для сна в неожиданно освободившееся дневное время по понедельникам, когда утром по всей части идут политзанятия и в штабе, - по выражению Милюты, - шакалит замполит. На этих грязных палаточных материях, среди сырости и редких лягушек, в кромешной темноте и абсолютной тишине можно классно выспаться. Единственный недостаток грязь.

     Еще, кроме собственно строевой, ты можешь пойти в столовую или библиотеку. Роты ты избегаешь потому, что там много болезненных контактов, как и оркестра, подразделения из двадцати человек, куда тебя официально зачислили, чтобы не держать за штатом. Но с оркестрантами все-таки приходится встречаться, когда в части нет электричества и пищу готовят на специальной полевой кухне, рядом со столовой топят котлы углем. Тогда стряпню раздают старшинам рот в термосы, и приходится волей-неволей примыкать к музыкантам, у которых с черного входа клуба есть двухэтажное репетиционное помещение. Там, на втором этаже или на улице, выставив столы, они и ты, принимаете пищу. Так недавно, в очередное отключение ты шел через плац к клубу, при свете звезд. Оркестранты уже отужинали на свежем воздухе и расходились. На холодном пластикате, под далекими огнями ПГТ, в тарелке вырисовывались шашечки масла, буханки хлеба, крошки, рыбные остовы. Многоликий Кадыров, ровесник по призыву, делился этими остатками и грязной посудой, поощряя: "хавать, хавать, не стесняясь". Он, как и ты, был единственным "молодым" в оркестре, и по тому исполнявшим роль посудомойки. Этот большетелый, толстогубый скрипач из Алма-Аты с казахской фамилией и русской внешностью, получавший тычки и затрещины за не подшитые воротнички, этот загребатель обсосанных костей, разлитого чая, бисера крошек, сложил к ногам знша за трехдневный отпуск на родину все твои тайны, которые ты поведал ему за такими вот застольями о своем быте. Так что Карпенко потом, в штабном холле кричал на тебя в третьем лице: "он спит на столе, укрывшись шинелью, как конь".

     Есть еще одно место - тренажерный корпус. Там, среди полутора десятков человек тренажерного взвода есть четверо из столичных вузов, одного с тобой интеллекта и "возраста" службы. Ты изредка наведываешься к ним на ужин (вместо музыкантов) или просто так. Среди них тебе приятно и спокойно. У каждого из четырех есть свой зал, в котором стоят тренажеры, и где можно посмотреть телевизор, переделанный на ловлю ТВ, попить чаю. Но и среди них долго ты тоже не можешь находиться, твой удел космос, твоя компания - полет. Летаешь ты, встречая Жоржа, Саню, Валеру и Диму, идущих туда или сюда, и они вежливо и радушно приветствуют тебя, особенно Жорж. С похолоданием положение твое ухудшилось. По утрам, вставая в холодной строевке, ты греешься до прихода Татьяны теплом от электрической лампочки, думая о единственном мирском благе - тепле. Из носа постоянно течет река, как из пробоины, и ты уже несколько месяцев перестал мыться потому, что весь покрылся простудной сыпью, которую нужно держать подальше от воды. Ты постоянно чешешься, как блохастый, шелудивый пес и с головы твоей волосопадом сыпятся волосы. Каждое утро, весь пол первой комнаты устлан ими тонким слоем, и стоит тебе провести рукой по голове, они валятся кучами. Холодно тебе во вселенной и страшно. В мрачном сне словно встает силуэт на колени, молясь о благополучии, о спасении; будто бы стоит фигура на письменном столе, а ноги в сапогах свисают. Будто бы оборачивается фигура на окна, опасаясь подглядывания, креститься, и шепчет не разборчивое, бьет поклоны в крышку стола. Спасибо Господи за то, что ты помог ему попасть сюда. Не бросай его, пожалуйста! Что я могу сделать для тебя, чтобы ты был милостив? Господи, сделай так, чтобы Саня не цеплялся к нему, чтобы все у них было О.К. Молитва - плата за защиту, за заботу, ибо кто в этом мире бескорыстен? Мираж это.

     Однажды ты шел в штаб с ужина и напоролся на Бусыгина, - капитана и зампотеха третьего батальона. Он дежурил по полку, и с пистолетом и помощником сидел на крылечке. Вечером, в девять часов ему сиделось хорошо, наверное, думал о "майоре", которого он два раза пролетал по пьяни. Лирические мысли снисходили.

     - Ты кто? - задал он тебе вопрос. Ты удивился человеку еще не знающему тебя, просветил отставшего от современности капитана.

     - А зачем тебе в штаб?

     - Работа есть.

     - Не-е-е-ет. Я знаю, ты сейчас пойдешь, будешь допоздна работать, не выспишься. Иди в роту спать, а Милютину скажешь, что я тебя не пустил.

     Дурень! Ты же шел читать Дюма, бежал от слова "рота", как от прокаженного. Ты нес ему несусветную чушь, а в животе крутило, гнало в туалет. Но настырный капитан стал выяснять, где ты учился, просил перечислить постулаты Бора. И ты, к стыду своему, не вспомнил ни единого. Вертелось в голове только что-то о дискретных уровнях, и ты вякнул.

     - Ну-у-у-у, я их еще в школе запомнил. Плохим, наверное, студентом был, прогуливал.

     Они с помощником поразились, услышав словосочетание "атомная энергетика". Собственно их поразило слово "атомная". "Не может быть", сказали они. А после постулатов Бора Бусыгин спросил уже самое простенькое - закон Ома. Ты помнил дробь напряжения с сопротивлением равняющуюся силе тока, но не помнил что вверху, что внизу. Гнилые столовские продукты напополам с хлоркой рвались наружу. Рядом стояли два курсанта, выше которых ты себя ставил, и это было дополнительными фибрами в гамме позора. Подавленный, ты прошмыгнул через холл в туалет, а за тем к двери СЧ и поскребся. Тут тебя постепенно объял новый ужас: Жорж не желает впускать! На страх и риск, разминувшись с капитаном, подошел к окну СЧ и горбатым голосом позвал. Жорж немедленно откликнулся и впустил. Он не слышал в другой комнате, через толстую входную дверь твой царап. Там был еще Саня, он уже перестал тебе открывать дверь. Ты поделился с ними странным свойством памяти.

     - Да я бы и вспоминать не стал, - отмахнулся Женя. И ты немного успокоился.

     Медленно собиралась уверенность, обреталась почва под ногами. Однажды ты сказал себе: "хватит соплей", и взялся за обустройство быта. После нескольких попыток сооружен мощный калорифер, Дима купил по твоей просьбе в ПГТ нагревательные спирали, ты изготовил деревянную раму с проводом, на которую их навесил. Раскаленные параболы быстро нагрели комнату, проблема замерзания решена! Так же решилась проблема создания фальшивой полковой печати; многие пробовали до тебя, но только твоя идея сработала. Секрет в использовании эпоксидной смолы и твердой подложки. Пластилиновый слепок следует изначально крепить на твердую поверхность, дабы избежать перекосов, потом заливать смолой. Результат - шедевр. Она большое подспорье в добывании припасов.

     Два раза тебя обокрали в роте. Сначала утянули штаны, и Женя принес тебе запасные. Несколько месяцев спустя, пропали сапоги. Вор оставил свои, чем смягчил потерю. Он вскорости нашелся, им оказался казахский курсант. Все уверял, что произошла ошибка, случайно перепутал свои драные с твоими новыми. Сапоги вернул.

     Барьер-стойка строевки переоборудована тобой в склад. Поворотом секретного гвоздика открывается фанера и глазам представляется внутренний объем, в котором можно спрятать черта лысого. В самом потайном месте этого рога изобилия, в пустой баночке из-под гуталина хранится дубликат печати НШа.

     Ночью в штабе не пойдешь запросто в туалет, можно нарваться на скандального дежурного. Справление нужды происходит в окно, крупная решетка, вполне позволяет удовлетворять малую физиологическую потребность. Ребята, засидевшись в чертежке допоздна, применяют простой прием: они идут след в след, одновременно ступая. Постороннему уху слышаться шаги только одного человека, хотя людей может быть сколько угодно.

     Но ты одни на один с собой и книгами. Наверное, это правильно, одиночество помогает духовному росту.