Глава 23

Жорж

 

     Жорж, и мой герой; две неразделимые вещи. Не Женя герой, а все тот же Олег.

     Мой герой. Он сидит в робком молчании, если настроение, за столом определяемое в основном Жоржем и Саней приближается к нулю, он тоже становится еще угрюмее, не выдерживая естественного поведения, занимаясь разглядыванием стола, столовых приборов, изображая спокойствие, раскрашивая болезненную окаменелость поведения верчением чашек, ложек кусков газет, если те имелись. Если раут освещался какой-либо вспышкой остроумия с чьей-либо стороны, он натянуто улыбался, смеялся, грубо пользуясь малейшей возможностью вставить ни чего не значащее выражение. Он, мой герой, испытывал неловкость, усталость от всего.

     А Женя, напротив, - образец находчивости. Он ни когда не позволял себе восклицаний типа: "Я чуть не умер!" или "Чушь какая!" или "Да пошел он!..". И главная его особенность - прекрасно слушающийся голос, которому он придавал всегда уважительное внимание, - лишнее доказательство всегдашней собранности. Он обладатель прекрасного почерка, блестяще подделывает подписи, постоянно расписывается за Черныха и Бухана. Милютин по таким вопросам регулярно обращается к нему.

     Женя после еды курит, и не куда не торопится, левая рука на животе. Одну из ног в сапогах ставит на мысок, прижимая каблук к ножке стула. Он всегда откинут на спинку стула, сколько бы разговор не продолжался. Есть еще одно характерное движение: перед тем как посмотреть на часы, он встряхивает их кистью, привычка расслабленного ремешка. Осторожно стряхивает пепел, прокручивая дымящийся кончик, стачивая его. Говорит тихо, очень тихо, часто шмыгая носом. В устах разных людей части, грубых и умных, чистое, нежное его имя без сокращений звучит: "Женя". И что бы быть таким, нужно вставать за час до работы, стирать каждую неделю, - а гладить еще чаще, - свою хебешку, не валяться в ней на столах, уходить с работы поздно и приходить рано, без особых эмоций оставаться без обеда, без двух необходимых в это время часов сна, быть вежливым, приветливым, быстро мыслящим.

     Мой протагонист, Олег, унаследовал его привычки: держать ладонь на щеке и закрывать себе рот во время разговора, стоять, держа руки, в карманах спокойно смотря на собеседника, быть предусмотрительно осторожным при носке крупногабаритных вещей в комнате, восклицать: "что-что?" поправляя слух, догоняя не долетевшую фразу, а так же "ну и что же?" побуждая рассказчика продолжать повествование. Расстановку ног, положение рук на животе. По закону обмена энергиями к моему протагонисту перешла привычка при неожиданно-неприятном деловом вопросе, будучи возбужденным, озабоченным чем-либо смотреть в сторону, стирать левой рукой со рта и подбородка невидимые следы слов, одновременно пожимая плечами отвечать: "не знаю".

     Женя сидит за машинкой, держа в руках пачку листов, деля их на несколько частей, подсовывая одну под другую растопырив шоферские пальцы веером. Очень спокойно, шмыгая носом, тасует их, рассматривая, совершенно свободно сосредотачивается и, не показывая на лице признаков напряженной работы мысли. Один в строевой, в поздний час, он закончил печатать офицерские списки, разложив по экземплярам, и написал эти стихи.

                         

                      По асфальту, сквозь запах воды и огня.

                      Под последним дождем остывающих звезд,

                      Подбирая мотив для осеннего дня,

                      Побреду, как ничей и рассеянный пес.

 

                      Там где был горький дым, будет сладкая прель,

                      Где печальная сказка - холодная быль,

                      Ляжет завтрашний снег на сегодняшний хмель,

                      Захрустит под ногами алмазная пыль.

 

                      Я узнаю, когда и пойму почему,

                      Заведу на июнь золотые часы,

                      И тихонько исчезну в табачном дыму,

                      А в июне напьюсь земляничной росы.

 

     Назвать рассказ именем одного человека, а с первых же слов объявлять героем другого - достаточно остроумный ход. Но не следует его понимать слишком буквально, ибо, как уже было сказано - разделить этих двух невозможно без того, чтобы не повредить описанию.

     Его родиной был северный город Северодвинск, бывший Молотовск, присоседившийся в нескольких часах езды от Архангельска у берега Белого моря, город кораблядельцев-подводников, людей суровых и скорых на разборы, выросших на болотах и костях политзеков создававших тамошнюю промышленность. Он был вторым ребенком в семье родителей-преподавателей местного кораблестроительного института, и, не смотря на сообразительность позволявшую ему без труда блистать в школьный период, рано начал курить, терять интерес к честолюбию, тяготея к некоему подобию богемной жизни. Так же легко прошагав два первых курса ленинградского кораблестроительного (ибо в корабельное дело он попался уже давно и окончательно) института, он получил первый, и быть может главный удар в жизни - смерть отца. Возможно, что именно это и послужило причиной медленного, но неотвратимого ската, который тогда наметился. Женя все больше и больше уходил в свой любимый мир диск жокея институтских дискотек, гулянки, пьянство. Кончилось тем, что в конце пятого курса, окончательно забросив занятия, и, дождавшись отчисления, он был призван, забран в армейские ряды. От Ленинграда у него осталась девушка, студентка того же института, около полусотни катушек с любимыми звукозаписями, чуть меньшее количество друзей, стихи любимого поэта Б.Гребеньщикова, свои стихи, да воспоминания.

 

                                          Помпеи

                            Вулканическим мягким пеплом

                            Белы комнатные ландшафты.

                            Мы, сорвавшись, падаем - в пекло,

                            В недра, жерла, кратеры, шахты, 

                            Вместе - в тесный рукав безумия.

                            Мы - Этна в руках Везувия.

                            Сполохи духа в потемках плоти.

                            Ты - женщина. Я - напротив.

                            Дрогнув, плавится лик планетный.

                            Мы - Везувий в объятиях Этны.

                            Везувий в объятиях Этны...

 

     Строевая часть: Женя задумчиво разглядывает текст у пишущей машинки, чуть наклонив голову, сжав, свернув кулаки. Одна из рук немного опирается на корпус. За тем план укрупняется, лицо поворачивается, широко и добро улыбается. В углу растянутых губ дымящаяся полу израсходованная сигарета. Под глазами три-четыре морщинки, высокий лоб. Светятся в бликах плоскости, реечки, геометричности, симметричности только что отглаженного кителя. Правая рука на переводном рычаге машинки, вторая придерживает на столе оригинал.

     Чертежное бюро: с вмятиной на губах от всасывания трубки поднесенной левой рукой, с плечами, наклоненными в правую сторону, смотрит в трубочную лунку. Короткие волосы торчат тремя-четырьмя выступами, и одним навесиком. Застегнут на все пуговицы, как всегда, ибо опрятность его мать. Чертежное бюро превращается в кабинет следователя, который присел-прислонился  к спинке стула, и, не вынимая сигареты изо рта, не спеша, помешивает сахар в стакане с красной картинкой "1 мая". Он смотрит в чай. Фотограф Дима очень удачно поймал момент созданный природой.

     - Ну, что? Говорить будем? - как бы равнодушно спрашивает  Жорж. - Вы можете отпираться, протестовать, вам это не поможет. Я даю вам последнюю возможность.

     Он прощается с Олегом и службой в последние недели пребывания в части, когда взялся вместе с Саней за "дембельский аккорд", - строительство в ПГТ у дома офицеров детской потешной крепости. "Усталость" - название. До улыбки ли тут. Вид стоя: майка, брюки плотно придерживаемые кожаным ремешком (брючный потерян), - похоже на фермерские штаны подвязанные веревкой. Правую сторону лба завалили не туда упавшие волосы. На заднем плане курсанты месят цемент. Так его служба "клином", "свиньей" идет к босячеству, - чем ближе свобода, тем меньше сил остается следить за внешним видом.

     В отличие от Валеры, Женя, будучи добродетельным, мог прибегнуть к самозащите за спиной агрессора. Так, он присоветовал отправить в войска, не сошедшегося с ним характером предшественника Олега, - Вадима Мелещенко. Вероятно, он не сказал прямо, что надо избавиться, а мелкими, незначительными штрихами замечаний, мнений подвел Милютина к такому решению. Но ни в коем случае его нельзя назвать коварным. Скорее всего, решающее значение было в настрое Саши и Димы. Возможно, не будь их, Жорж так и терпел бы неприятного человека. Решение родилось и воплотилось само.

     Ни к кому, ни когда он не питал ненависти. Случались вспышки гнева, когда, например, вдруг сваливалась, бесцельная, кретинская работа. Жорж мог в одиночестве пнуть стул, ударить по столу кулаком, поматериться. Но за вспышкой следовало успокоение. Он имел мнение без эмоций. Изредка называл Милютина чьмом по тому, что действительно считал его таковым. Со спокойной рассудительностью говорил о подонках-офицерах. Беззлобно. Вроде того: есть на небе луна, это мы признаем нейтрально; НШа УБВТ, капитан Дыкин - кусок дерьма, такой натуральный, рафинированный. Естественно в глаза он этого не говорил, Даже не отказывал ни кому, ни в чем. Если отказать было нужно, то внешне соглашался, делая по-своему. На подчиненного себе Олега, или Валеру иногда повышал голос. Не кричал, не ругался, а именно повышал. Искупала все его чистота и скрытая сила любви. С известной поправкой его можно назвать блаженным, - человеком, которому лично ни чего не надо. Не почестей ни денег. А только одного - любви. Не имея цели в жизни, он выводил ее из реалий сегодняшнего дня, корректируя согласно обстоятельствам. Обычно люди с рождения имеют судьбу, мысленный образ, программу жизни. Человек с вами разговаривает, размышляет над смыслом жизни, перебирает возможности, клянется в вечной дружбе, а у самого уже все давно решено. И рассуждения его, и клятвы - липа. Он и вас отбросит, если поперек дороги окажетесь. Заданность обычно, не всегда замечаема самим человеком. Так вот в Жене ее не было. Он жертвовал своим будущим всякому, с кем разговаривал, что делало его уникальным. Милютин, естественно его за эту душевность уважал, как и все, но он же и чувствовал свое превосходство. Наставлял получить высшее образование, закончить семестр. Таким людям трудно понять противоречивость своих суждений. 

     За обеденным столом Женя выглядит следующим образом. Левой рукой подпирает подбородок; двумя пальцами, большим и указательным, правую руку положил на бедро, чуть изогнувшись в левую сторону. Спина прямая, смотрит в стол, глаза опущены. Иногда они внимательно смотрят на Валеру, веселые или злые. Когда говорит резко, крайне резко, - опускает их в самую чашку. После еды скажет, улыбаясь тихо: "спасибо", или угрюмо поблагодарит еще тише. Или серьезно, но не понятно последует ли улыбка или холод: "ты чего чавкаешь, обезя?". Лицо очень ясное, черты четкие, тонкие.

     Раз в две недели он садился писать письма домой. Вешал китель на спинку милютинского стула. Поздний вечер, дверь закрыта до утра, дымится папироса за папиросой, заполняются тетрадные листки четким, красивым почерком. В задумчивости рука с клубящейся папиросой застывает у лба. Он курит самые дешевые, из экономии. Валера рассказывал, как видел Жоржа в первые курсантские недели, рывшегося на помойке в поисках окурков. До чего только не доводит жизнь интеллигенцию. Надо сказать, Жорж всегда не любил это слово с двумя "л". Может быть по тому, что его, по всем параметрам подходящего, в эту категорию не принимали  без диплома. Ведь интеллигентность переводится с латинского как разумность. Не дипломированность, а утонченность разума. Жорж ушел с пятого курса не из-за лени, а по тому, что не мог больше врать себе и другим. По тому, что мы не винтики и не болтики чтобы всю жизнь крутиться в заданном режиме. Мы свободные птицы, и дом наш там, - на сегодняшний день, - куда мы прилетим за дневной перелет. Но в отличие от птиц, у нас нет даже миграционных линий. Мы абсолютно свободны. Нужно только позволить себе, не сломаться, как цуцики в момент раздачи фальшивых дипломов.

     Осенью его мама прислала мешочек махорки, Дима изготовил трубку. Третья модель увенчалась успехом. Жорж использовал ее и тогда, когда махорка кончилась; разминал, докуривал свои окурки. Уютно смотреть на байронически-задумчивого дымящего Жоржа. Он вообще любит делать дело с наслаждением. Главное не действие само по себе, а то, чтобы оно было в кайф. Кайф - его словечко; полежать в горячей ванной, обложившись журналами, покурить - красота. Или в течение дня попивать всяких настоек, вин; с наступлением опьянения пройтись по улице, проветриться, и продолжать дальше.

     В полковой библиотеке ему приглянулась книга английского писателя, первой половины двадцатого века Ивлина Во. Не все, а только первый и третий романы. Написанные в духе остроумной, едкой сатиры они действительно поднимали настроение. Второй, самый большой по объему проблемный роман "Возвращение в Брайдсхед" ему не понравился. Довольно занудливый, с перевернутой, перекошенной английской стилистикой он дарил осилившим его волшебное чувство скоротечности, бессмысленности жизни, нашей незащищенности перед песками времени. Один из его героев, молодой лорд Брадсхед не в силах противостоять опустошенности духовного мира современности, лживости религиозных догматов, спивается до состояния полной деградации. В чем-то здесь есть параллель с Женей. Не в таких, конечно масштабах. Дай то Бог, чтобы сходство было минимальным.

     Жорж, это сказка.

     Жорж - праздник, любовь.