Глава 33

Возвращение

 

     Как по писанному: вышел приказ Министра Обороны об увольнении студентов, Милютин ушел в отпуск. На его место пришел зампотех первого батальона. Маленький, сивый, с корицей родимых пятен на руках капитан, уселся на начальническое место, сигнализируя своим видом и высказываниями полное возложение всех обязанностей на меня.

     - Всех уволишь, потом сам уволишься, - сразу сказал он. Я чувствовал, что не вызываю у него симпатии. Тоже самое испытывал к нему. По простоте, он не знал подводных течений, ушел домой с легким сердцем. Я сразу же направился в чертежку. Там Сергей, закончил репродукцию маслом, картины фламандского художника под названием "Бобовый король", - дембельский аккорд. Мы понесли ее Буханцу, - нужно ковать железо, не отходя от кассы. Сама мысль о завтрашнем сережином отъезде, без меня, приводила меня в глубокое уныние. Я пустился в очередную отчаянную авантюру, к которой прибегал редко, но метко. Торжественно, словно гроб, мы внесли не большую по размерам раму в командирский кабинет и поставили на пол, прислонив к мебельной стенке. Не смотря на гонор, Ахаву приятно было блеснуть познаниями, перед солдатами-интеллектуалами. Он пересел с крутящегося кресла на стул поближе, приступив к внимательному осмотру. Спросил название. Уговор состоял в подписании им увольнительного удостоверения в день и час принятия картины. Минут пять информация переваривалась. На конец, он дал мне указание оформить и принести документы. Я робко поинтересовался на свой счет.

     - А причем здесь ты? - сначала спросил он. В первый и последний раз я обратился к нему с просьбой. И, о, чудо, он согласился! Пару минут спустя, подписал бумаги. Не знаю, чем объяснить такое снисхождение. Может традицией увольнять чертежника одновременно со строевиком, может личным уважением. Сердце подскочило на уровень головы и надолго зафиксировалось. Проблема состояла в нахождении начальника штаба, для проставления печатей. Три дембеля сидели в чертежке до поздней ночи. Мура ездил на полковом КАМАЗе домой к Черныху и Карпенко. Оба исчезли. Я сидел рядом с маленьким каратэистом, оппонентом в достопамятном скандале и слушал его рассказы о родном озере Иссык-Куль, о родственниках в горных аулах, пересекающих Государственную Границу высоко над уровнем моря. Он приглашал нас в гости и был счастлив мне, Сергею, последнему вечеру в в/ч 25717. К полуночи стало ясно, что придется ждать до утра. Стоит вицемилютину придти вовремя, и он остановит машину. Какой пассаж! Драматизм. Я готовил свою смену - Диму Киняшова качественно, объясняя не только тонкости учетно-писарьского ремесла, но и систему пользования фальшивой печатью, не законно-законного выписывания продовольствия. Но разве можно доказать что либо дуракам? Ночь прошла в приготовлениях, укладке вещей, подготовке парадной формы. Час поспали. Пришел Карпенко, тепло поздоровался, попрощался. Проштемпелил бумажки. Через черный вход, мы навсегда покинули здание штаба. Нас провожала вся штабная молодежь. Я нервничал, беспрестанно оглядываясь. Испугался, услышав визг тормозов. Из военного газика вышел офицер похожий на капитана. Но нет, не он. Подвернулся автобус, прибыли на вокзал. Подошел частник.

     - Командир, подвезти до Алма-Аты? - Уговорил. Два часа, под звуки бандитских песен автомагнитолы, мы неслись на крыльях моего экстаза.

                                    Мне мама ладанку надела.

                                    На тело...

     Узнав на железнодорожном вокзале об отсутствии билетов, двинулись в аэропорт. Провели ночь в ожидании свободных мест, коротая время в видеосалоне. Заполночь, гуляя по окрестностям в поисках полянки для ночлега, я обнаружил рядом с основным, аэропорт по меньше, вероятно предназначавшийся высшим чиновникам. В десять часов утра, атаки на рейсы увенчались для меня успехом. Аэробус ИЛ-86 набрав высоту, взял курс на Москву. В шесть часов вечера, на Казанском вокзале, я сел в поезд. Сергей в это время тоже сидел в поезде. Ему улететь не удалось, достался билет в общий вагон.

     В Лесноград я прибыл утром, одиннадцатого июля. Только дембеля да политзеки понимают ту тотальную радость жизни, которая охватывает после освобождения. Просыпаешься среди ночи, и она в тебя входит. Идешь по улице словно кинозвезда, ни кем не узнанная. Сваливается громадная тяжесть унижения и страха. Я вернулся в мир без военной формы и отдания чести изменившимся. Внешне, по-прежнему вел себя так же, как и до армейского санатория. Может быть только более решительно. Но внутренне созрело плотное ядро самоуважения, бескомпромиссного требования свободы. Ядро хранило протест против всех форм порабощения: интеллектуального, идеологического. Кто сказал, что Земля круглая и крутится во круг Солнца? Сочту нужным считать квадратной, будет квадратной. Я сам для себя теперь ученый, священник, Генеральный Секретарь и Министр Обороны. Проломлю голову тому, кто меня в эту грязь снова попробует впихнуть!

     К учебному году восстановился в институте, приступил к обучению на третьем курсе. В индивидуальный праздник влилась коллективная атмосфера очищения. Уже примерно год политическое руководство страны сняло удавку с шеи свободы слова. Даже тихим голосом шептала кинематографистам, журналистам, писателям, и диссидентам призывающие к действию слова. Общее положение было конечно еще старое, но молодые ростки бурно всходили. Пропорционально прибавлению гласности, убывал и без того скудный ассортимент товаров. Смутно зрело нечто. Гуляя с отцом по Арбату, я стал участником невиданного зрелища. Крепкий, черноволосый поэт лет тридцати-сорока, собрал во круг себя толпу и читал свои стихи.

     - А вот это стихотворение о Михаиле Сергеевиче. Говорят, когда ему его прочитали, он так разозлился, что топал ногами.

     Провинциалы развесили уши, горячо внимая каждому слову открытой антисоветчины. Для полного успеха, поэт, договорился со своим знакомым, вероятно артистом, изображавшим в толпе агента КГБ. Агент открыто вступал в полемику с поэтом, призывая не верить ни единому слову, чем вызывал бешеную ненависть толпы. Но стоило самым энергичным наброситься на него, поэт останавливал нападение. В конце, он распродал заведенной толпе рюкзак брошюрок своих стихов, отксеренных на паршивом ксероксе, за цену пяти хороших обедов в столовой.

     Публикация солженицынского "архипелага", не оставила камня на камне от коммунистическо-большивистской идеологии. Повесть "Одлян, воздух свободы", распахнула перед нами ужасы современной советской тюрьмы. В моду вошла едкая ирония по поводу всего советского. Самоизолировавшийся, обессиленный не эффективной экономикой, раздираемый номенклатурой союзных республик Союз конвульсировал. Положение пытался спасти новый лидер с большим родимым пятном на лбу. Он, как его далекий предшественник Николай Второй, избрал путь демократических реформ, для успокоения страны. И, как Николай, ожидая скорых результатов от только что засеянного поля, потерпел поражение. Истинный политик, он маневрировал между двумя силами, консерваторов и реформаторов. Сидел у себя на даче в Крыму, выжидая победы одной из сторон, надеясь возглавить победителя. Но реформаторы, одержав верх, в августе девяносто первого года, вскоре избавились от него.

     Вернувшись из казахской глухомани, я выслушивал удивительные вещи об "узбекском деле", раскрытом следователями Гдляном и Ивановым. Смотрел телерепортажи о штурме Тбилиси, Таллинна, Баку резню в Степанакерте. В Обнинске открылась старая церквушка, а священник в скорости избрался депутатом ВС Российской федерации. Мы брали на прокат видеомагнитофона, - тогдашнюю диковинку, - и сутками смотрели голливудскую продукцию и порно-фильмы.

     Зашел в гости к Сереже Леванскому, познакомился с его отцом. По образованию математик, по призванию поэт, сережин отец очень обстоятельно проинформировал меня о перечне книг, необходимых начинающему писателю и философу. Оценивая в последствии продиктованный перечень, я пришел к выводу, что он был интересен, но однобок. Однобок, в первую очередь по причине цензуры, не печатавшей сокровища мировой мысли и художественности, расходящиеся со скудоумным официальным мировоззрением.

     Тихий, сталинский дом, трехкомнатная квартира, книги до потолка, старое пианино, а на нем мраморная голова греческого юноши, рыжая дворняжка Лютик, умеющая говорить "мама". Я ждал прихода Сергея, читая "Школу для дураков" Саши Соколова. Покой и любовь жили в этом доме. Пришел веселый Сережа, обнялись по азиатской традиции. Странно приятно было видеть его в домашнем уюте московской, интеллигентной семьи. Он оживлял в памяти еще такие близкие армейские реминисценции. Да, то, что мы прошли там за год, мы не прошли бы здесь за всю жизнь. Однако, черт побери, не стоила овчинка выделки, не стоило нам все это проходить. Какая  то не способность, не чувствительность в нашей натуре нас туда упекла. Будь мы немножко другими, мы прошли бы школу жизни заочно.

     К новому году Женя женился, приглашал на свадьбу, но я отложил приезд. Между нами прогрессировала все более углубляющаяся, расширяющаяся переписка. Четыре года разницы, год менторства, покровительственной позиции, ленинградская утонченность, начитанность действительно заслуживали огромного уважения. Переписку с ним, считал за честь. Когда, через год, я приехал, в его двухкомнатной квартире произошла сказочная встреча. Он промывал в дуршлаге сваренные макароны, готовя застолье, а я разглядывал старенькую мебель, темноту за окнами. Его мама проводила отпуск в Киеве, и мы имели возможность общаться без помех. Пили водку, вспоминали, рассказывали, фантазировали. К сожалению, время меняет рельеф берегов, очертания скал, ощущение приятности. Даже не время, - обстановка играет большую роль. Не возможно войти в реку дважды, повторить переживание единения с другом. Мы всегда новые, но для ощущения счастья, хотим повторить прошедший миг удовольствия. А счастье от памяти не зависит.

     Познакомился с его женой, гулял по Северодвинску. Холодный город, даже летом. Женя работал в ВОХре завода подводных лодок, уходил на сутки. Оставаясь один, я изучал мелкие детали быта: кусты помидоров на окнах, фотографии, разные технические приспособления типа струны для штор, закрывающей диван в зале. Не смотря на огромный интерес, я осознавал не способность нашего полного психического контакта, было одновременно любопытно и скучно. Это была золотая тарелка, но не моя. Приходилось делать над собой постоянное, большое усилие, вознаграждавшееся впрочем, сторицей. Он по прежнему учил меня, многому, важному. С Валерой проще. Усть-Каменогорский, голубоглазый продслужбист присылал письма, идеально отражавшие его характер. Подписывался своим бывшим начальником, лейтенантом Мелканянцем. Все-таки набил морду трактористу, и завоевал Лену Чимареву.

                                        Привет! Олег!

     С большим приветом к тебе вся наша большая семья.

Как у тебя дела? У меня нормально. Плоскогубцы еще не летают у нас. Ну как, ты придумал как разбогатеть? Я еще нет, думаю каждый день. Как у тебя в институте дела, учишься ли? Ты же вроде хотел бросит. Я учусь по-прежнему там где учился, т.е. сам знаешь где. Лена моя рожать скоро будет. Пополнение ожидается.

Ты когда надумаешь жениться? Что нового в твоей писательской жизни? Помнишь как ты про Чернова и Буханцева написал? Я угорел тогда. Жаль ты мне не дал один экземпляр. Олег, почему ты не забрал негативы? Напиши, как Милютов рвал на жопе волосы, когда ты увольнялся.

Серега тебе пишет?

Ты каким спортом занимаешься? Олег, ты занес в личное дело замполиту и еще кому-нибудь всякую всячину или нет?

Я тут Виталю Нестеренко встречаю иногда. Зуботехником он работает. Зубы золотые он вставляет в челюсти людей. И вставил своей жене пару золотых зубов.

А так же я здесь видел моего другана которого ты не знаешь.

     Ну ладно, Олех, пиши, не забывай.

                   Валера   Мелканянц  21.02.91.

 

                                Привет! Олег!

Точно я тебе сказать не могу. Знаю только, что 8 июля мы должны быть уже на ЗИЛе, по 26 августа.

Я приду к Сереге, а ты позвони ему после 8 июля и узнаешь точный адрес. С Вадей Мелещенко я так и не встретился. Первый раз в часть приехал, они были на учениях. Второй раз приехал, они уже уволились. Сразу после дембеля мне некогда было, я работал на шабашке.

Можешь писать Эгэгэ Ынысы, я не обижусь. Мы отсюда скоро свалим на другую хату, так что на этот адрес не пиши, а пиши на тот, где мы будем жить. Сколько ты написал романов, рассказов и повестей, а так же стихов?

     У нас нормально. Егор растет. Я у тебя сколько раз спрашивал, ты Серому пишешь или нет? Как Жерж Свастиков поживает? Что-то он мне совсем не пишет. Зажрался что ли, писарюга. Я сейчас экзамены сдаю, еще два.

У нас жара. Транспортиры не летают. А ты почему, Олег, спишь на телеграфных столбах. Я тебе советую спать между оконных рам, потому что так будет лучше и тебе и окружающей среде, т.к. ты не сможешь упасть. А в остальном у нас все хорошо. Плоскогубцы не летают уже.

     Я Серому ни разу ни писал, потому что все собираюсь позвонить. Несколько раз звонил, не мог дозвониться. Сколько километров ты живешь от Москвы. Олег, я что-то тебя не узнаю, почему ты не хочешь быть миллиардером? Ты что с ума спятил, что ли? Ты напиши по подробнее про растяжку. Ни когда не поверю, что можно растянуться за неделю. Я уже захлябался растягиваться. У меня скоро ноги отвалятся.

     Спасибо за письма, Олежка.

                          Пока.

Пиши на завидненский адрес.

                      4 июня 1991 года

                       Эгэгэ Мелканянц

 

                                             Олег, Привет!

Извини, что долго не писал. Как твои дела? Я молчал и ты молчишь. Где работаешь? Не женился? Дети есть? Напиши мне, если знаешь, как производить спирт. Как живут Жорж, Димон, Саня? Вот остался мне 1 семестр. Сейчас каникулы, потом госэкзамены, потом дипломный проект. По окончании еще не знаю где буду работать. В Казахстане оставаться не хочется, а куда податься не знаю, может ты посоветуешь. Мы снимаем маленький частный домик из двух комнат за бесценок. На благоустроенную пока не хватает финансов. Егор растет, ему уже 1 год 10 месяцев. Помаленьку начал разговаривать. Лена еще сидит дома. У нас в городе зарплата не очень, в среднем 15000. А у вас сколько? А где платят, там места забитые. Как у вас стоит мех? Есть возможность продавать. Сколько стоят квартиры у вас? Вот думаем, может в Россию переехать жить. Егорка знает уже 15 букв.

                                    До свидания.

                                     1.02.93.

 

     Дима и Саша побывали у Жержа по два раза. Будучи проездом в Усть-Каменогорске, откуда родом его жена, Женя встретился с Валерой. Я предпринял попытку встретиться с Валерой, проходящим практику на ЗИЛе, но, прождав три часа в общежитии, так и не дождался. Саша ушел из мореходки в неизвестном направлении. Дима благополучно закончил курс высшего образования, женился. Года три спустя, после демобилизации, Женя повышал в Питере квалификацию вневедомственного охранника. В черной шинели, он трясся в вагоне метро. На одной из станций вошел подполковник Милютин. Видимо заметил своего бывшего бойчину, и на следующей станции перешел в другой вагон.

   Я искал в Обнинске связи с "пишущими людьми". Побывал на заседании литобъединения, возглавляемого писателем Ермаковым. Человек двадцать мужчин и женщин, средним возрастом около сорока, устроили разбор стихов вновь прибывшей девушки. Сотрудники многочисленных НИИ, по образованию библиотекари, электрики, инженеры, члены литобъединения дознавались до каждого слова. Ко мне обратились сразу с просьбой, показать, что ни будь свое. Я скромно уклонился, сознавая совершенную не зрелость. Их атмосфера любительства, иногда даже графоманства сыграла большую роль в моем литературном формировании. Даже такой не серьезный уровень совершенно не обходим на пути к красивому, ясному, осмысленному письменному выражению.    

     Садишься писать и быстро понимаешь, на сколько каждое слово и их комбинации многозначны. Сталкиваешься с бедным словарным запасом, с не умением строить композицию. Если выдумываешь героев, жизнь для них, диалоги, такая белиберда получается. А начинаешь описывать реальные события, превращаешься в секретаря, конспектирующего дебаты. Художником быть трудно. Со словарным запасом разобраться просто: выписываешь в тетрадку не понятные слова, подписываешь трактовку из энциклопедического словаря, или словаря иностранных слов. Выучиваешь. С композицией сложнее. Нужно много читать для развития, но в начале необходимо знать, что читать. Ни школьный курс, ни советы специалистов не помогут. По тому, хотя бы, что большая часть отечественной классической прозы малоценна. Про советский период даже говорить не будем. Наверное, что-то где-то было, но до меня не дошло. Набоков с Алдановым только-только стали известны, не в какие учебники не вошли. То же касается Цветаевой, Бродского и многих других. Дореволюционный же период известен прекрасно. Но вот для большинства читающей публики, шокирующим прозвучит отзыв величайшего художника слова, Владимира Набокова о Достоевском. Набоков не считал Достоевского писателем по причине низкого художественного уровня его произведений. Хемингуэй высказывался в том же духе: "удивительно, как можно писать так плохо, и так сильно воздействовать на читателя!". Предстояло выработать вкус, подобрать серию книг, старательно их изучить. Кроме того, возникает вопрос, - для чего писать? Уже столь много написано книг на разные темы. Стоит ли добавлять к ним еще одну? Достаточно ли я интересен, чтобы выставляться широкой публике? Маленьким, ничтожным кажешься себе перед писательскими армиями всех времен.

     Если уж писать, так сразу шедевр. Дилетантское заявление? Кто-то сказал, что каждый человек может написать бестселлер, - книгу о своей жизни. Да, книга о своей жизни, изящно построенная, честная, без желания казаться лучше, без намерения прославиться могла бы стать интересной. Не повтор исповеди Жан Жака Руссо, с выворачиванием грязных закоулков души, а позитивное, нацеленное на светлую высоту повествование. Маленькая сторона огромной жизни. Многие хорошо пишут, но фрагментарно. Одни слишком описательны, другие чересчур философичны. У третьих все в норме кроме позитива. Изобразят трагедию, умно порассуждают и тем ограничатся. Вокруг издательств, журналов крутится такая стая, которой бы подальше держаться от типографий. Накатают толстенный том, переплетут в кожу, золотом подпишут. Висит в воздухе вечный вопрос: графоман я, или нет? Великий Жванецкий говорит: писать, как и пи’сать, нужно, когда уже больше не можешь терпеть. Славна сказано. Однако думаю, показатель нетерпежа, еще не гарантия от графоманства.

     Я пишу открытое письмо всем, кто меня знает. Возлюбим друг друга, братья и сестры! Задумаемся на мгновение над смыслом жизни! Теперь не времена Толстого и Набокова. Жизнь очень переменилась. Уже одно то, что мы сами себе стираем, картошку выращиваем, убираем за собой, препятствует поэзии, традиционным рамкам романа. Другие мы. Наука с искусством и философией у нас объединяются. Может это шаг вперед? Довольно просто строчить детективы. Остап Бендер легко придумал бы таблицу для автоматического написания разнообразнейших однообразностей. А посерьезнее уже проблема. Кто ее решает? Маститые, московские? Пусть решают. Я - голос из народа, письмо так сказать, доярки в Центральный Комитет, со своими социально-политическими соображениями.

     В первую осень после освобождения, я вымучивал из себя главу за главой, оставаясь один в комнате общежития. Трудно, тяжко продвигался. Сходил в кино на голливудский фильм "Однажды в Америке". Вышел потрясенный. Романтическая история жизни Нью-йоркских гангстеров сравняла меня с землей. Что эти американцы делают со временем, так правдоподобно изображая штамповку человеческих судеб в десятилетней перспективе! Полная боли и по тому достоверная картина завораживала. Было противно смотреть на собственные художественные потуги. Лег спать. Приснился ужасный сон. Министр Обороны издает приказ о возвращении досрочно уволенных студентов к прежнему месту службы. Я, еще одетый в гражданское, еще пользующийся правами прощаюсь со всеми и еду в Отар. Радостно-злобствующий, усатый дядька приветствует меня. Я задыхаюсь. Удивительно то, что такой сон снится многим дембелям, вне зависимости от времени призыва. Женя писал мне о своем сновидении.

     Иногда я посещал бойкое место на Площади Пушкина, у редакции газеты московских новостей. Самая, на то период, смелая газета, собирала разнообразный контингент. Клокотали политические дискуссии, сновали анархисты, монархисты, распространяя партийные листки. Привлек внимание стоящий весь день "зауханный" интеллигент с портфелем. Одетый кое-как, с засиженными герписом губами, он говорил о двадцатом мая девяносто шестого года, когда компьютерная сеть Пентагона даст сбой и выпущенные ракеты приведут к концу света. Маниакально-терпеливо излагал свою апокалептическо-разоруженческую теорию всем подходящим. Вероятно, он всерьез считал себя единственной надеждой миру. С рук продавали остро оппозиционную прессу. Читая такой, ручной работы альманах, я просвещался по многим острым, животрепещущим вопросам.

     Свободные экономические отношения поднимались в гору. Приняли решение отдать студенческие общежития частному предпринимателю, преподавателю института гражданину Смирнову. В его обязанность входило ведение хозяйственной части. Полученные на ремонт суммы должны были им осваиваться. Для студентов перемена прошла не заметно. Только год спустя, с балкона девятого этажа, вниз головой полетел заместитель Смирнова. Его мозги веером рассеялись по плиточной мостовой в радиусе пятнадцати метров. Официальная версия признала самоубийство, - выход из положения проворовавшегося бухгалтера. Не официальная, - бухгалтеру помогли суициднуться трое неизвестных.

     Постепенно события ратного года стали блекнуть. Медленной эрозией вымывалась свежесть красок. Наивным, не серьезным стал выглядеть мой договор. Бог, может, ты уже забыл о моем слове? У тебя ведь много дел. Но нет, он не забыл, и скоро напомнил о себе.